Вероятно, я умираю. Жизненные соки замедлили бег по моим жилам, мысль притупляется и грубеет, на чувства опускается мутный саван безразличия. Поводы для радости все больше заставляют себя напряженно искать. «Червь есмь, а не человек» (Пс. 21, 7): это можно понимать и в смысле никчемности, а не только греховности и нравственной несоразмерности с Богом.

Если есть выгорание в Православии – то это оно.

Пустота скапливается в сердце и мастерски уклоняется от стрел молитвы. Или, может быть, просто молитвенная тетива недостаточно натянута?

«О силы, откуда вас взять, откуда?» Бывает такое время, когда ничто не приносит удовлетворения, когда в житейском море – абсолютный штиль, и жаждешь любых перемен, ибо ощущаешь, что долго находиться в бездействии не позволят хотя бы запасы провианта и воды, да и взбунтовавшиеся матросы ропота, безумия и маловерия долго не будут церемониться с капитаном-разумом.

Это штиль «духовного перемирия». Есть духовная «брань», а есть духовное «перемирие». Если «брань» – это борьба, а порой даже и битва со своими страстьми и похотьми, непрестанное бодрствование над собой, то «перемирие» – это отказ от брани. Человек знает, что в нем бушуют страсти, даже знает, какие и как с ними бороться, вот только бороться не хочет. Ослаб духовно, кончился запал, опустились руки.

Человек знает, что в нем бушуют страсти, знает, как с ними бороться, вот только бороться не хочет

Состояние «духовного перемирия» привычно для нас. Мы почти все и почти все время в нем и живем. Так нас и видят «внешние»: с опущенными руками, без запала, в слабости. И на их вопрошание мы отвечаем в основном «от книг». И этот ответ диссонирует с нашей жизнью, ибо на житие она не похожа.

Может быть, как раз это становится причиной того, что для многих «внешних» и даже некоторых «внутренних» Православие остается некоей «лубочной» религией. Как некоторые повести о жизни святых, будучи написанными спустя много лет после их кончины, уже имеют мало общего с их реальным подвигом, а остаются лишь «лубком». Таким же «лубком» выглядит и вся наша храмовая жизнь с ее свечками-записочками, иконочками-платочками. Ах, да – еще панихидами-молебнами.

Елей, один лишь елей, да и тот, увы, не святой.

Душа жаждет подвига! Ноет, изнывает от духовного голода! Где тот ворон, что питал Илию? Принес бы и мне в клюве нечто, чтобы возвратить жизнь в покрытые безразличием уста!

Где то слово, что с амвона режет сердце молитвенника, как нож масло, заставляет трепетать и радоваться о Боге, Спасе моем? Оно там, где подвиг и жизнь в подвиге, где жертва для Бога – и Сам Бог, принимающий жертву.

Где сердце, истаявающее по Богу, там и слово животворящее. А где «духовное перемирие», там и слово – бесполезное, напыщенное, приглашающее вслед за собой и других к отказу от брани, от поста, в страну духовного увядания и сна. Где «духовное перемирие», там Православие обессмысливается до примитивного «лубка», вырождается в христианство без Евхаристии, в толстовство. Ведь если убрать литургию из нашей жизни, останется лишь пустое морализаторство.

Евхаристия все наполняет смыслом и весом. Она же и требует подвига и поста. Евхаристия выдавливает вон из среды причастников любителей «духовного перемирия», она их сжигает, и они рано или поздно расстаются с храмом и даже с Церковью. Евхаристия – это наша лакмусовая бумажка, которая являет нам самих себя. Какие мы на литургии? Или даже лучше – в литургии. Болтаем, занимаемся посторонними делами, ходим взад-вперед? – Значит, до нашего «вылета» из среды «верных» осталось недолго.

Литургия открывает нам наши грехи. Она наполняет каждый раз новым смыслом покаяние, потому что ты сам, точнее, твоя совесть является тебе судьей, которая еще прежде священника может допустить или не допустить к Причастию. И эта самая совесть требует все большей и большей чистоты, потому что не хочет и не согласна мириться с выгоранием – ни священника, ни мирянина. Она не хочет, чтобы ей затыкали рот и наступали на нее, влекомые надеждой на спасение от обряда. Ибо спасение – не от обряда, а от Христа, Который зрит «внутренняя».

Спасение – не от обряда, а от Христа, Который зрит «внутренняя»

Сердце жаждет подвига. Оно живет Великим постом, даже когда его нет. Оно помнит сладкую дрожь при пении тропаря «Покаяния отверзи мне двери, Жизнодавче». Ибо вот оно – приближается. Уже грядет оно – время, когда жизнь можно обратить в житие, хотя бы на семь недель. Когда вольно можно выйти из спячки и на вопросы «внешних» отвечать горячо и даже жарко, не боясь, что слова из «Пролога» разойдутся с делом. Это время разрушения «лубочного Православия», время «открытий» – ибо открывается истина и о себе самом, и о каждом ближнем.

Великий пост – это еще одна лакмусовая бумажка. Любовью и трепетом к Великому посту можно проверять истинность носительства христианства. Если их нет, то человека держит в Церкви только обрядоверие. Он еще не вырос из «младенческого возраста».

Церковь, как чадолюбивая мать, не сразу нам предлагает окунуться в спасительную купель поста, ибо знает, что ледяная вода воздержания сразу может отторгнуть человека. Постепенно она нас вводит в великопостную радостнотворную печаль. Сначала по колено, потом – по пояс, по грудь, и уж затем можно вобрать полные легкие воздуха и нырнуть, чувствуя, как сердце останавливается от холода и трепещет от радости, ибо мы бросились вплавь к дивному острову Пасхи.

Сырная неделя – это уже погружение по пояс и по грудь. Она нужна для того, чтобы равномерно тормозить в развлечениях. Это полоса разгона для поста и молитвы. Если эту «разгонную» неделю проигнорировать, может случиться ДТП – искушение первых постных дней.

Господь через невольные искушения восполняет у нас недостаток добровольных подвигов

Вообще, великопостные искушения – тема отдельная. Мне так кажется, что Господь через невольные искушения восполняет у нас недостаток добровольных подвигов. Нужно пройти через велипостную печь закалки, чтобы Пасхальный огонь не сжег нас дотла.

Поэтому, братия, возрадуемся и возвеселимся в предвкушении «весны духовной». Пост призван разогнать наше уныние и тоску, зарядить наши духовные батареи надолго. Это прожектор, по-новому освещающий всю нашу жизнь. И то, что вне поста нам казалось важным и первостепенным, во время поста может умалиться и поблекнуть, а вещи заурядные могут преобразиться и заиграть в новом свете.

«Не помолимся, братие, фарисейски», но облобызаем Великий пост, ибо это свобода и гимн свободе. Это схождение в глубины покаяния и парение в высотах молитвы. Это «свиток», горький на устах, но сладкий во чреве. Это духовная брань, ведущая не к «перемирию», а к истинному миру и благодати.