Находит меня наша староста – в тот момент я чем-то занимался в летнем храме.

– Батюшка, пойди в зимний храм. Там… Платон. Ну, этот, ты его должен знать. Ну, Платон!

А, да, конечно, Платон. В наших краях – один из самых преуспевающих бизнесменов. Только почему он здесь и что делает в храме? Церковь он прежде не жаловал, потому за помощью мы к нему никогда не обращались. Я много о нем слышал, но никогда не видел.

Вместе с Зиной заходим в храм. Человек, лет пятидесяти, худощавый, небольшого роста, стоит на коленях, спиной к нам. Зина сочувственно кивает головой в его сторону и едва слышно шепчет:

– Бесы допекли. Неделю заснуть не может. Глаза закроет – они тут как тут. Рожи корчат, подмигивают, по имени зовут: «Наш ты, Платон, наш!»

Человек, стоящий на коленях перед иконостасом, резко поворачивается в нашу сторону. Смотрю в его уставшие от бессонницы, воспаленные красные глаза. В них страх. Мне его жалко. Подхожу, поднимаю с колен.

– Сейчас помолимся. Не бойтесь. Всё будет хорошо.

Прошел в алтарь, взял большой требник и прочитал над Платоном молитву для тех, кто никак не может заснуть.

– Теперь ступайте домой и поспите. Отдохнете – возвращайтесь, и мы с вами поговорим.

Дня через три я вновь увидел Платона. Но это был уже совсем другой человек. Быстрый, решительный. Приехал он с незнакомым мне молодым человеком. Они ходили вокруг храма. Платон ему на что-то указывал, а молодой человек записывал себе в блокнот.

– Вот здесь нужно будет поправить и здесь. Потом хорошо бы на входе положить новую плитку, только такую, чтобы зимой не скользила.

Завидев меня, Платон приветливо машет рукой.

– Батюшка, я вчера к иконописцам заезжал, – он назвал известную фамилию, – присмотрел пару икон. Хочу подарить храму, в благодарность. Выбирайте, какую – я их обе на телефон сфотографировал. Вот эта у них стоит 400 тысяч, а эту они готовы отдать нам за 250.

Я посмотрел. Хорошая работа, и оклады соответствующие.

– Платон, простите, но нам эти иконы не подойдут. Тем более такие дорогие.

– Почему?!

– Чтобы такие иконы держать в деревенском храме, их по ночам с ружьем охранять надо. Нам чем проще, тем лучше. Вот, – я подвел его к иконостасу летнего храма. – Вы знаете, наш храм был разрушен. Мы восстанавливаем его уже 20 лет. Многое сделано, но многое еще и предстоит. Нам в иконостас летнего храма нужно написать два образа – Илии Пророка и святителя Николая. Размером 2,5 метра на 1,5. За одну художник просит 50 тысяч, за другую – 80. Если поможете, мы вам будем очень благодарны. Только иконами займемся потом. Вижу, после молитвы вам стало легче. Но это только начало. Приходите на ближайшую воскресную службу, постойте в храме. Просто стойте и слушайте клирос, священника, проповедь. Вам нужно готовиться к покаянию. Пускай не сразу, со временем, но без покаяния к вам снова вернется страх. Тело лечится таблетками, а душа – покаянием.

– Хорошо, я обязательно об этом подумаю. Деньги на иконы я завтра же вам передам.

– Платон, спасибо, но за деньгами я приду к вам недели через две.

– Через две недели?

Я предложил Платону путь – единственный, что ведет к цели, а он отказался. Это его выбор

– Да. Сейчас вы испытываете состояние подъема. Видите, вам так хорошо, что даже появилось желание помогать храму. Только раньше вы этого не делали. Завтра вы отдадите мне деньги, а послезавтра об этом пожалеете. И будет последнее хуже первого. Две недели достаточный срок, чтобы вам разобраться в самом себе.

Сейчас понимаю, что поступил правильно. Через две недели Платон поставил условие, чтобы на «его иконах» было указано, что это именно он оплатил расходы на их написание. Мы согласились. Еще через неделю он придрался к тому, как пишет иконописец, а потом и вовсе перестал отвечать на звонки. В церкви он больше не появлялся.

К таким поворотам в отношениях с людьми я уже привык и принимаю их спокойно. Храм не мой, и Настоятель в нем вовсе не я. Подлинный Настоятель на время доверил мне постоять здесь, в центре, но только в роли регулировщика. Того, который указывает идущим верную дорогу, но не больше. И Платон приходил вовсе не ко мне, а к Нему. И не я, а Он помог ему, отозвавшись на мою молитву.

Я предложил Платону путь – единственный, что ведет к цели, а он отказался. Это его выбор, а возможность отправиться той дорогой представится кому-то другому. Кому именно? Но это уже не мне решать.

***

Много лет назад к нашему храму прилепилась цыганка. Вполне себе обеспеченная, живущая по-европейски. Ее муж, не цыган, мужчина видный и оборотистый, занялся собственным бизнесом. Теперь ей не было нужды кому-то гадать, кого-то обманывать. Ольга, так зовут цыганку, стала матерью, муж обеспечивал семью и, запретив ей заниматься прежним промыслом, требовал, чтобы та сидела дома и растила детей. Цыганка приходила в храм, молилась, приводила малышей. Иногда они приходили к нам всей семьей. Я познакомился с ее мужем и даже освятил их дом с авторской мебелью из черного дерева.

Только бывает же так: выйдет женщина замуж, поначалу всё хорошо, любимый муж, дети, но потом быт и повседневная рутина заедают. Хочется вернуться на прежнюю работу, быть востребованной, трудиться в коллективе. Так и Ольга вдруг ощутила нестерпимую скуку.

Прежней Ольгиной работой было «ломать деньги». Встанет такой человек где-нибудь на вокзале возле обменного пункта и предлагает обменять твои денежки по более выгодному курсу. При расчете и не заметишь, как купюра, другая исчезают из пачки и оказываются в рукаве «ломальщицы». Опомнишься, а кому предъявить претензию? Сам виноват: не надо было жадничать.

Потерянным голосом едва слышно он прошептал: «Ольгу арестовали…»

Однажды поздним осенним вечером муж приехал в храм один. Взволнованный, подошел ко мне и потерянным голосом едва слышно прошептал:

– Ольгу арестовали.

– Как арестовали?! Где?

– В Москве. «Ломала деньги» возле какого-то банка. Теперь сидит в СИЗО. Что делать, ума не приложу.

– Она же молилась, в храм ходила.

– Это моя вина. Я усадил ее в четырех стенах, а это не такая натура. Цыганка: ей воля нужна. Начала тайком ездить в столицу – и вот итог.

Я посоветовал ему приезжать в храм и молиться. За те полгода, которые Ольга провела в следственном изоляторе, он часто бывал на службах, несколько раз причащался. Я видел, как человек молился и как его жена была ему дорога.

Ольгу судили и приговорили к пяти годам лишения свободы. Но адвокат добился пересмотра дела, учли наличие у подсудимой маленьких детей и отсрочили приговор до их совершеннолетия.

Помню, как Ольга снова появилась в церкви. Несчастная, осунувшаяся, похудевшая.

– Это так страшно, батюшка, полгода не видеть детей.

Она молчит и потом вдруг заявляет:

– Я развожусь с мужем, – а в ответ на мое недоумение поясняет: – он мне изменял. Люди рассказали. И прошу твоего благословения на развод.

– Люди ей рассказали!.. Изменяет! А они тебе не рассказали, как он приезжал сюда вечерами, как молился о тебе, как во всем, что произошло, винил самого себя? Нет, дорогая моя, так не бывает. Мое тебе слово: никакого благословения на развод не будет. Не спеши и сперва во всём хорошенько разберись.

Рассказали, как муж изменял! А о том, как он приезжал сюда вечерами, как молился о тебе, рассказали?!

Она ушла, а вернувшись через неделю, сказала, что хочет очиститься и подготовиться к Причастию. Я назначил ей время исповеди. Она покаялась.

– Ольга, ты должна простить всех, кто обидел тебя, и примириться с теми, кого обидела ты.

– Мне очень трудно это сделать.

– Другого пути нет.

– Я знаю.

Во время Литургии, когда она подошла к Чаше, я спросил ее:

– Ты с мужем примирилась?

Ольга кивнула головой и потупилась.

– Даже если то, что о нем говорят, правда – прости его.

Она подняла на меня глаза и произнесла:

– Прощаю, я его прощаю. Помоги мне, Господи!

Почти год я никого из них не видел. Ольга с мужем живут в другом городе. У меня есть номер его телефона, но я не позвонил. И это их личное дело – ходить им в храм или нет, разводиться или жить вместе, но на Литургии иногда их поминал.

Ольга появилась, как всегда, неожиданно. Вместе с родственницей они пришли в храм после воскресной службы. Ольга выглядела совсем не такой, какой она была год назад. Тогда дурнушка, несчастная и раздавленная бедой, сегодня – красивая, уверенная в себе цыганка.

– Батюшка, ты оказался прав. Спасибо тебе, удержал меня, а то бы я наделала глупостей. Поверила наговорам и едва не потеряла мужа. Для человека семья – это всё. Только чтобы понять эту простую истину, мне пришлось полгода просидеть в тюремной камере.

Но теперь всё горькое позади, – улыбается, – работаю вместе с мужем. Вроде как получается. Хвалят. Нет, к прошлому возврата уже не будет, хватит! Тюрьма – это не для меня. Жить нужно по закону.

Батюшка, я что пришла. Хочется быть благодарной и как-то сказать Богу спасибо. За всё: и за науку, и за любовь. Я понимаю, что говорю, наверно, не так, как надо, но хочу хоть что-нибудь сделать для храма. Скажи: в чем есть нужда? Мы с мужем поможем.

Я подвел ее к иконостасу нашего летнего храма и показал на две огромные зияющие по бокам дыры.

– Смотри: здесь должно быть огненное вознесение пророка Илии. Художник просит за работу 50 тысяч рублей. Если сможете поучаствовать, мы будем вам очень благодарны.

– Хорошо. Жди меня завтра здесь в это же время.

На следующий день она привезла необходимую сумму.

– Возьми, это честные деньги. А что должно быть вот на том месте? – и она указала рукой на вторую дыру в иконостасе.

– Здесь когда-то появится икона святителя Николая с житийными клеймами.

– А сколько за нее попросит художник?

– Еще точно не знаю, но работа предстоит большая. Может, тысяч 80, а может, и все 100.

– Что же, есть куда стремиться. Обещать не буду, но постараюсь.

***

Случившееся стало для меня настоящим откровением. Вот с одной стороны Платон – человек, о котором я мало что знаю. У кого ни спрошу, отвечают: да, потрясающе удачлив, сумел организовать дело, нашел свою нишу. Или: повезло, счастливчик, ухватил за хвост синюю птицу. А начнешь уточнять: мол, мне интересно другое – что он за человек, душа у него какая? Пожимают плечами: причем тут душа? О чем ты говоришь? Зачем миллионеру душа?!

Зачем душа? Но это не они, это я видел в храме не везунчика, вытянувшего выигрышный билет, а маленького несчастного человечка, стоящего на коленях с широко открытыми от ужаса глазами.

Отказался, не смог, не преодолел. Вместо него пришла цыганка, полуграмотная «ломальщица» денег. От таких, как она, мы, добропорядочные граждане, ухватившись за карманы, стараемся держаться как можно дальше. Не удивлюсь, если и Ольга в свое время была героиней какого-нибудь криминального телевизионного сюжета.

Преуспевающий бизнесмен и бывшая воровка. Пришли оба, осталась одна. Один берется, другой оставляется? А кто берется – тот, кто больше любит? Получается, кто больше страдает, тот больше и любит? Не знаю. В конце концов мое дело – показывать дорогу, а идти по ней или нет, каждый решает самостоятельно.

Ольга ушла, а я стоял и, задрав голову, в одиночестве смотрел на наш иконостас летнего храма. Огромный, пятиярусный, увенчанный распятием с предстоящими, высотой в 15 метров. Целый пятиэтажный дом. За каждой из этих 36 икон чья-то судьба, чьи-то жизнь или смерть, радость и слезы.

Есть ли в нем мое участие? Да, конечно. Ведь всякий раз именно я подводил человека к иконостасу и предлагал: если можешь, поучаствуй. И не всегда это были большие деньги. Иногда это была жертва понемногу, но от многих. Иногда люди сами вызывались писать иконы и дарили их храму. За эти годы я понял: храмы встают там, где они действительно нужны людям.

Когда я слышу, что вот такой-то благодетель на собственные деньги за год или два построил здание церкви, вижу улыбающиеся лица прихожан, благодарящих на камеру строителя, мне становится их нестерпимо жалко. Потому что кто-то один сделал за них то, что должны были делать они всем приходом – может, за время всей своей жизни.

Кто-то один сделал то, что должны были делать всем приходом – может, за время всей своей жизни

Я понимаю: хочется быстрее, чтобы всё и сразу. С камнями так получается, с сердцами – нет. Сколько вдов не пришли на эту стройку и не принесли своей лепты?! А сколько других, благополучных, не заметив их нужды, прошли равнодушно мимо?..

Им не довелось аврально общими усилиями разгружать по ночам огромные шаланды с кирпичом, таскать мешки с цементом. Они никогда не узнают, как это радостно – укладывать штабеля из свежераспиленных, пахнущих смолой досок, предназначенных для возведения строительных лесов. Никто не пойдет по домам и квартирам собирать жертву на святое дело. Тысячи записок с десятками тысяч имен жертвователей никогда не принесут и не подадут в алтарь на молитвенное поминовение.

Храм – это дорога длиною в жизнь, его не возвести за один год. Даже если все кирпичи сноровистыми руками строителей будут расставлены каждый на свое место. И каждое стеклышко, каждый витраж, паникадило или подсвечник. С камнями можно, с сердцами – нет.

Мне жаль Платона. Не хочется ставить на нем крест. Донести бы до него, что не нужна нам его жертва – душа нужна. Хотя почему крест? Мы же знаем: пути Господни неисповедимы. Ведь встал же он однажды перед Ним на колени. Раз тогда получилось, так, может, для него всё только начинается? Как хочется в это верить.

Как говаривал в свое время мой старинный армейский товарищ рядовой Анвар Гуламходжаевич Гуламходжаев, хитро улыбаясь и выставляя вперед свой толстый, как сарделька, указательный палец:

– Э, Саша, тараписса не нада.