Есть ли люди, которые не забывают, не позволяют времени вот так, незаметно промчаться мимо них? Кто в быту способен увидеть, различить бытие? Мы, конечно, знаем ответ.

Едешь по извилистой дороге, видишь указатель: «Впереди скользко» – и тепло, радостно на душе. Предупредили. Уберегли. Навели над пропастью мост.

Точно такое же чувство я испытала давным-давно, прочтя впервые два замечательных текста. Оба – об одном и том же. Оба – предупреждения. Мосты, наведенные над пропастью. Какой? Забвения. Или проще – слепоты.

Помните притчу святителя Николая Сербского? Убегал человек от тигра, свалился в пропасть. Да смог ухватиться за корень и повис. Подтянуться пытается. А корень две мышки точат-грызут – черная и белая. И вдруг видит: по скале стекает тягучий мед. Забыл обо всем человек, потянулся к сладким капелькам. А внизу бездна.

Вот Достоевский, уверенный, что ему осталось жить не более пяти минут, тщательно распределяет это время, эти кажущиеся ему нескончаемыми минуты. «Эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством… Беспрерывная мысль: “Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, – какая бесконечность! Всё это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!”». Помню, прочитала эти строчки первый раз лет в 15. Ужаснулась: сколько времени тоже потеряла! Обрадовалась: вовремя предупреждена. Всё, больше ни минуты даром не потрачу.

И год спустя второй текст – «Наш городок», пьеса Т. Уайлдера, американского классика, автора религиозно-философских романов и драматурга.

Молодая женщина на кладбище наблюдает за собственными похоронами. Нет, это совсем не триллер, и это вовсе не про привидения. Уайлдер специально дал указания режиссеру-постановщику: эта сцена не должна пугать, ничего надрывного в ней быть не должно.

Задумка автора в другом.

Поняв, что она умерла, Эмили просит – вернуться. В свою жизнь. Хотя бы на чуть-чуть. На один день. Можно?

И ей разрешают.

И она возвращается. В свой четырнадцатый день рождения.

И что же происходит? Читаем.

«– Мама! Мама! Посмотри на меня!

– Да, деточка.

– Ну посмотри на меня, ну хоть одну минутку! Посмотри, как будто в самом деле меня видишь…»

Нет-нет, это вовсе не история о том, как слепые родители озабочены лишь тем, чтобы дитя было одето-обуто, и не дают ему тепла. В том-то и дело, что у Эмили чудесные, любящие родители.

Так в чем же дело?

В слепоте.

То, что для Эмили – величайший дар, для ее матери – обычный и в своей обычности незаметный – незамечаемый – день.

То, что для Эмили – величайший дар, для других – обычный и в своей обычности незаметный день

А ведь только что на кладбище мудрая свекровь советовала Эмили:

«Не выбирай счастливого дня, милая, если уж хочешь вернуться. Выбери самый обыкновенный, самый будничный. Он все равно будет наполнен смыслом».

Лейтмотивная фраза всей пронизанной горечью сцены – восклицание Эмили: «Все проходит слишком быстро, мы даже посмотреть друг на друга не успеваем».

Зададимся вопросом: почему так условно изображение потустороннего мира? Стулья на кладбище для мертвых, отсутствие декораций, Помощник Режиссера, отправляющий Эмили в прошлое. Дело в том, что Уайлдер намеренно подчеркивает схематичность происходящего. Ведь из всего колоссального экзистенциального комплекса мотивов, проблем и тем, связанных с переходом в иной мир, ему нужно выделить лишь один аспект. Отсюда и подчеркнутая простота сценического оформления (автор дает четкие указания до минимума свести оформление сцены, декорации).

Весь акцент сцены – на взгляде во вчера. Протопресвитер Владимир Диваков в одной из великопостных проповедей точно заметил:

«Мы все ждем завтра и завтра и не замечаем, как все лучшее остается во вчера».

Архимандрит Андрей (Конанос) сетует:

«Мы не можем порадоваться тому, что дает нам Бог, тогда, когда Он тебе это дает, а всё смотрим куда-то вдаль. А ты сейчас, сейчас живи этим. Оно от тебя сейчас ускользнет, понимаешь? Научись радоваться Христу, тем дарам, которые Господь дает тебе вот в этот момент, который тебе принадлежит».

Эмили из «Нашего городка» с грустью говорит: «Все живые точно упакованы в маленькие шкафчики».

И она с горечью отворачивается от матери, от вчера, от мира живых.

«Есть такие люди, которые понимают, что такое жизнь, пока они живы? В каждый, каждый миг жизни?» – спрашивает она.

«Нет, – отвечают ей. – Может, святые или поэты что-нибудь понимают…»

Люди не понимают, что такое жизнь, пока они живы. В каждый миг жизни. Есть ли люди, которые не забывают, не позволяют времени вот так, незаметно промчаться мимо них? Кто в быту способен увидеть, различить бытие?

Мы, конечно, знаем ответ. И он удивительным образом совпадает с ответом, данным Уайлдером. Да, конечно, святые.

Именно они способны ценить каждый день как «чудесный, улыбающийся Божий подарок миру». И так и прожить его – не расплескав, не омрачив. А разве не об этом и молится Церковь? «День весь мирен, свят и безмятежен даруй нам…»

Каждый свой день надо проживать осознанно, полно, в благодарности Богу

А ведь если каждый свой день проживать осознанно, полно, в благодарности Богу, то что станет неминуемым следствием такого духовного упражнения? Мир совести, тихая, наполняющая душу радость, – обещает святитель Феофан. Он же, что очень важно, далее подчеркивает: не в великости дел (подвигов) тут суть, а в том, что человек делает все как обычно, но все- перед лицом Бога. И это память Бога («помянух Бога и возвеселихся»). Жить в измерении вечности можно уже здесь и сейчас. И только тогда жизнь прорывается в бытие. А начинается все с малого.

Вот первое, чему научила меня пьеса «Наш городок», – разглядеть.

И второе – сохранить.

У героинь романов Э.-М. Ремарка есть одна общая черта, точнее – даже один общий плач: «Я как сито. Я ничего – ничего! – не могу удержать!»

Но как? Как удержать, сохранить навсегда? Замечательный поэт Олеся Николаева обещает:

«Все, что мы потеряли во времени, – обретем в пространстве. Все, что мы обронили в городе, – подберем на небе».

Все, что в Боге сделано, пережито – все уцелеет. Сохранится. Перейдет в вечность.

Все, что в Боге сделано, пережито – все уцелеет. Сохранится. Перейдет в вечность

Преподобный Анатолий Оптинский утешает духовное чадо:

«Плод скорбей возрастет, созреет, разукрасится. Как заблестит он в вечности!»

Но ведь не только скорбей – и радостей тоже. И всего, что в Боге и для ближних наполняло нашу жизнь. Кто-то даже считает, что и любимая зверушка там, в вечности, отзовется на любящий голос – и вернется.

Один из умерших уговаривал Эмили не оглядываться, не пытаться вернуться. В финале пьесы с возрастающей горечью он говорит:

«Да. Теперь ты знаешь. Вот что означало быть живым. Живые окружены мрачным облаком незнания. То и дело походя ранят тех – тех, кто рядом. Тратят время так, будто впереди у них миллионы и миллионы лет. Поддаются глупым страстям. Слепота и невежество – вот их жизнь!»

Эти строчки всегда – всегда – вызывают во мне облегчение. Сродни тому, что описывает Л. Толстой в повести «Смерть Ивана Ильича», помните? Да, они мертвы, и они прозрели, но мы-то, мы еще живы! И мы-то, мы уже прозрели.

Я очень редко перечитываю «Наш городок». Слишком стыдно, потому что каждый раз убеждаюсь: не прозрела. Так же слепа. Не могу разглядеть. И не умею сохранить.

А, может, надо как раз чаще?