Фото: Анатолий Горяинов / Православие.Ru

Эта мысль пришла ко мне совершенно неожиданно – среди хлопот, проблем, огорчений, в нелегкий период моей жизни… на июньском закате, когда я вышла из маршрутки и побрела степной тропинкой от трассы к родному селу, где ждала меня больная мама.

Неожиданно – не значит случайно, тем паче – беспричинно. Последнее время, читая Псалтирь, привычно листая молитвослов, я задавала себе вопрос: чем я отличаюсь от древних псалмопевцев? Почему я не могу от сердца призвать: «Воскликнете Господеви вся земля, работайте Господеви в веселии, работайте пред Ним в радости…» (Пс. 99, 1–2)? Почему так мало радости в моей работе, почему я испытываю ложный стыд за свои молитвы? Почему молитвы, оставшиеся нам от святых отцов, не становятся моими, почему, произнося их, я испытываю чувство неудобства и неестественности моих усилий?

Мысль же моя, или открытие, или откровение – как хотите, – состояла вот в чем: всякая наша молитва должна быть песней, песнью. Не в буквальном, конечно, смысле, особенно если вокальные данные подкачали: песнью внутренней, песнью души, духа. Да, именно всякая молитва, каждая: покаянная, благодарственная, просящая о чем-то конкретном; читаемая по молитвослову, по Часослову или просто из души вырвавшаяся…

Ввсе псалмы при этом – песни. Они обращены к Богу, они родились только потому, что Он есть – и Он есть любовь

Псалмы ведь тоже разные – и по смыслу, и по тональности: покаянные, прославляющие, горестные, ликующие... Когда-то псалмопевец отчаянно умоляет Бога о помощи, а когда-то преисполняется радостью от того, что и помощь получил, и много более. Но все псалмы при этом – песни. Почему? Они обращены к Богу, они родились только потому, что Он есть – и Он есть любовь. Именно это заставляет псалмопевца поднимать, возвышать голос, исполнять его надеждой; именно это дает голосу, то есть сердцу человека – крылья. Крылья птицы дают ей относительную – не абсолютную – свободу от земного притяжения; и точно так же крылья молитвы дают человеку относительную, но притом бесценную свободу от тяжести его падшего греховного и косного естества.

Бредя с рюкзаком за спиной по тропинке среди цветущих степных трав, перебираясь через рельсы, я думала: разве не должно и с нами происходить то же, что с псалмопевцами древности? Когда-то мы умоляем Господа простить нам грех – но потому ведь и умоляем, что известно нам Его милосердие и терпение, что опытно знаем и переживаем мы это чудо, это таинство – исцеление пораженной грехом человеческой души. Наша мольба о прощении исполнена надежды, и потому должна обрести крылья – стать песнью. 50-й Псалом согрешившего, упавшего и поднявшегося Давида, так поразивший меня когда-то, в самом начале моего воцерковления – песнь, которая не умещается в грудной клетке, отрывает человека от земли, поднимает, показывая ему оттуда, сверху, путь из скорби в радость… Разве это не пример для нас?

Когда-то мы слезно просим о помощи в навалившихся скорбях, об облегчении нашего креста, исцелении наших ран – но ведь потому и просим, что помним: «С ним есмь в скорби; изму его и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое» (Пс. 90, 15–16). И обращаем внимание: сначала Он с нами в нашей скорби, и лишь потом – изымет нас из нее; значит, таково Его о нас промышление, значит, скорбь тоже нужна, и время пребывания нашего в ней – не потерянное. Если мы это чувствуем, если мы это глубоко проживаем, молитва действительно становится песнью нашего сердца – песнью любви, отвечающей на Любовь.

А когда-то мы благодарим Его за дары, или просим нас научить, наставить, укрепить, подать нам благодать Духа... И во всех этих случаях голос наш отправляется вверх, к Небу, окрыляется надеждой, обретает ту самую – относительную, но свободу полета. «Крепость моя и пение мое Господь, и бысть ми во спасение» (Пс. 117, 14). Господь – наше пение: Его бытие, Его присутствие в нас, Его Промысл в нашей жизни – делают нас поющими, и иначе не может быть…

Не может? – остановила я себя вопросом уже возле заросшего сельского пруда, по которому шныряли забавные лысушки. Если не может, почему же я так мало похожа на поющую? Почему моя молитва не есть песнь? Потому что меня тяготят жизненные обстоятельства? Потому что в мире творится нечто страшное и, может быть, апокалиптическое?.. Но страшное творилось и во времена Давида тоже, и скорби, и тяготы, и болезни были всегда. Это не причина унывать, это, скорее, напротив, – причина обретать в Нем единственную подлинную надежду и непреходящую радость…

Думать на ходу иногда бывает слишком трудно. Поэтому я сняла рюкзак и присела на мертвое поваленное дерево. И стала перебирать в памяти другие песни Псалтири – те, что внезапно открылись и поразили меня в последние несколько лет моей жизни. В 31-м псалмопевец молится, зовет Бога «весь день» – всякий день, – но чувствует лишь страшную тяжесть («отяготе на мне рука Твоя») и боль. И вот, он понимает, что сам запер перед собою двери, не раскаявшись во грехе. «Беззаконие мое познах и греха моего не покрых, рех: исповем на мя беззаконие мое Господеви, и Ты оставил еси нечестие сердца моего» (Пс. 31, 5). Нечестие прощено, и человек обретает любовь, и от всего сердца называет Господа своей радостью (Пс. 31, 7). И слышит Его голос: «Вразумлю тя и наставлю тя на путь сей, воньже пойдеши, утвержу на тя очи Мои» (Пс. 31, 8). И вряд ли можно усомниться, что это песнь.

Псалом 142 – поразительная молитва человека, которому трудно, тяжко, и который видит выход – не просто в том, чтобы изменились его внешние обстоятельства, но в том, чтобы совпасть с Богом, научиться творить Его волю, познать Истину, освобождающую от печали и оживляющую душу:

«Слышану сотвори мне заутра милость Твою, яко на Тя уповах. Скажи мне, Господи, путь воньже пойду, яко к Тебе взях душу мою» (Пс. 142, 8).

«Изми мя от враг моих, Господи, к Тебе прибегох» (Пс. 142, 9).

«Научи мя творити волю Твою, яко Ты еси Бог мой. Дух Твой Благий наставит мя на землю праву» (Пс. 142, 10).

«Имене Твоего ради, Господи, живиши мя, правдою Твоею изведеши от печали душу мою» (Пс. 142, 11).

Результат бывает в спорте, а в жизни с Богом бывает то, что Он даст

Поднимаясь с бревнышка, я сказала себе, что все это надо помнить, но не надо при этом требовать от себя невозможного. Вообще, не нужно требовать от себя никакого результата. Результат бывает в спорте, а в жизни с Богом бывает то, что Он даст. Вот сейчас Он дал тебе эту счастливую мысль: что всякая молитва призвана быть песнью Ему. Не случайно же эта мысль в твоей голове возникла, и не для того, чтобы остаться без продолжения. «Дар не остается без усугубления, разве только когда нет за него благодарности» – преподобный Исаак Сирин. Есть ли в тебе благодарность? Если не находишь, средство простое – поблагодари. Скажи вслух – «Господи, благодарю тебя за мысль благую, Тобою мне дарованную».

Я хлопнула родной калиткой и вступила в обычную круговерть: ужин, лекарства, стирка, собака… Что надо делать, чтобы в этих хлопотах, в этой усталости не забыть о своем обретении, не дать погаснуть свету в сердце?

Переделав, наконец, всё и уложив маму спать, ухожу в свой красный угол. И чувствую, что молюсь уже иначе, не так, как вчера. Чуть-чуть, но – иначе. Наверное, моя молитва когда-то сможет стать песнью к Богу.