Анна Теплова. В 1988 г. окончила исторический факультет МГУ, отделение истории искусств, специализировалась по народному костюму. Кандидат педагогических наук, старший научный сотрудник Института изучения детства, семьи и воспитания Российской академии образования. Тема научных интересов (и всей жизни) – русская традиционная культура. Музыкант, искусствовед, фольклорист-практик, педагог.

– Вертеп – это часть моей жизни. Я начала им заниматься с 80-х годов прошлого века, когда его начали восстанавливать как театральное явление. На тот момент ни о каком религиозном подтексте мы не говорили, время было другое. Возрождали вертеп два искусствоведа: Ирина Павловна Уварова и Виктор Исаевич Новацкий. Саму идею восстановить вертеп подал Дмитрий Викторович Покровский, который руководил ансамблем, где я работала еще маленькой девочкой. Поэтому восстановление вертепа происходило буквально у меня на глазах.

О вертепе существовала память, были упоминания у Куприна, были найдены тексты и воспоминания, как играли вертеп, потом нашли тексты собственно самого представления. Сохранились подлинники вертепов, сами коробки, которые вертепщик носил на спине. И вот с этого мертвого наследия народный вертеп был воссоздан.

Было много вопросов: как это театральное действо игралось? Есть коробка, есть разрозненные куклы, есть картинки, есть текст, есть воспоминания… Как этот текст заживет, как это все соединится в мистерию Рождества? Мистерия – западное слово, а по-русски – Таинство. Чтобы понять, как разговаривают куклы в вертепном театре, как они двигаются, Виктор Исаевич Новацкий организовывал этнографические экспедиции. Мы ездили в Юго-западную Россию, на Западную Украину, туда, где еще играли вертепы, пели колядки.

Русская христианская традиция – это пасхальная традиция. В нашей культуре главный праздник – это Воскресение Христово. А на Западе традиция другая, там культурная традиция Рождества намного сильнее. Мы можем наблюдать, как праздник Рождества «раскручивается» буквально у нас на глазах. Он всегда, естественно, был, и значимость его была велика для русских. Но именно в контексте общей пасхальной культурной традиции.

Если мы подумаем о смысле Рождества, то что мы, русские, празднуем? Вот Бог пришел к людям и стал таким же, как мы. Дальше он рос, проповедовал, был предан, распят и воскрес в третий день по Писанию. И в Рождество мы празднуем не Бога, ставшего человеком. Мы празднуем рождение Бога, ставшего человеком и принявшего смерть, чтобы человек стал как Бог, чтобы освободить человека.

Для нас, для нашей культуры, Рождество – это начало нашего Спасения. Это самый большой подарок, который Бог мог подарить людям.

Вертеп, пришедший с Запада, очень красиво обрусел. Принял очертания, соответствующие нашей пасхальной культуре. На Западе вертеп – это никакая не мистерия, а инсталляция. В Россию вертеп пришел с Запада, постепенно проникая вглубь страны и видоизменяясь. Традиция вертепа стала приобретать наши национальные черты, нашу национальную конструкцию. Куколки оделись в национальные костюмы и постепенно заговорили о своем. И статичный вертеп стал театральным явлением. В чем это выражается?

Во-первых, конструкция. Очевидно, что она не похожа на те вертепы, которые мы видим в любом магазине, храме, на улице в Европе, там, где эта традиция до сих пор жива, и где она зародилась. Там вертеп горизонтален, и часто представлен только тем, что происходит в русском вертепе на верхнем этаже. У нас же есть разделение между миром небесным, где находится Святое семейство и те, кто приходит поклониться Младенцу Христу. Сюда приходит ангел, чтобы сказать:

«Дева днесь Пресущественного рождает, 
И земля вертеп Неприступному приносит; 
Ангели с пастырьми славословят, 
Волсви же со звездою путешествуют; 
Нас бо ради родился 
Отроча младо – Превечный Бог» .

Второй этаж – это мир земных страстей, дворец Ирода, где убивают младенцев, где плачет Рахиль. И где в итоге нечистый утаскивает Ирода в преисподнюю, которая еще ниже. То есть, там даже три яруса. Когда мы делали реконструкцию своего вертепа, мы взяли за основу псковский вертеп, который находится в театре Образцова. Мы брали оттуда украшение сцены, куклы наши – копии тех кукол, и так далее.

Во-вторых, вертеп – это профессиональное действо. Вертепщик носит на себе вертеп, который был поменьше нашего и был единой конструкцией, с ним ходит его жена и дети, которые помогают ему во время представления. Жена и дети поют во время действия в верхнем этаже, а вертепщик говорит во время действия в нижнем ярусе.

В этом месте у нас было много вопросов: как ходят куклы в стержневом вертепном театре, как произносится текст? Оказывается, текст действия, происходящего в верхнем этаже, произносится без интонации, монотонно.

Это еще одно отличие. В русской традиции невозможно передать слова Ирода, Ангела с интонациями, невозможна профанация. Невозможна и материализация священного. Например, у русских не было игрушек-ангелов. Потому что нельзя взять ангела в руку – что ты с ним потом сделаешь? Ты прижмешь его к себе? Научным языком это называется профанация сакрального. Так же у нас не делали игрушек-леших, домовых, которые сейчас в каждом магазине продаются.

Наша культура убирала и священное, и злое из быта. Поэтому и вертепщики старались не изображать Святое семейство.

Куклу Младенца или куклу Богоматери, которые есть в западных вертепах, невозможно сделать и ими играть. Вместо Девы Марии была или икона Рождества, или какая-то картинка из календаря, изображающая Рождество. По возможности старались не использовать изображений священных, это у нас так получилось, что икона Богородицы с младенцем. А вообще в театре это было недопустимо.

То же самое с игрушками. Какая игрушка в верхнем этаже может изобразить Христа? Какая кукла может изобразить Марию? Какое у нее может быть лицо? А вот баба Рахиль, которая не может утешиться после смерти младенца, одета в русскую поневу. Потому что каждый народ слышит весть о Рождестве и принимает ее на себя. Верхняя часть вертепа – очень строгая, там даже не разговаривает никто. Действие происходит под песнопения канонические и церковные. Вся жизнь и все разговоры появятся внизу, во дворце Ирода. Потому что здесь – страсти и катастрофы.

Таким образом, русский вертеп – это такая модель мироздания: мир верхний, мир земной и сама преисподняя. Уварова проводит аналогию с древом жизни.

Итальянский вертеп «презепе», – безумно красив, в отличие от наших. Там – целые огромные города, раскинувшиеся широко; в городах идет жизнь, люди живут, ругаются, милуются. Иногда это бывают огромные композиции из необыкновенно красивых фигурок, изящных домов, деревьев, деталей, и ты ищешь, – где же, где ясли с Младенцем? А они оказываются где-то в гуще этой жизни, будничные и незаметные для остальных. Мало того, презепе очень горизонтально. Вся жизнь – она здесь и сейчас. На мой взгляд, идея всего этого заключается в «Христос такой же как мы». Та самая рождественская культура, в которой Господь стал человеком, и Он вместе с людьми. Поэтому действо происходит в одной плоскости. Иногда там какая-то машинерия происходит, летают ангелы, овечки двигают головами и так далее.

Русский вертеп – всегда вертикаль, увенчанная крестом. Это стремление вверх – характерная черта русской культуры.

Кроме того, русский вертеп всегда стремится закрыться. В нем есть занавесы, которые то открываются, то закрываются. В этот таинственный ящик зрителя приглашают заглянуть, приблизиться, вертеп невозможно смотреть из зала. Он очень личный, интимный. Русский вертеп – для нового переживания того события, которое происходит – вновь – днесь, сегодня, с каждым из нас.

Помимо вертепа, есть и другие признаки у традиционного для русских празднования  Рождества. Елка пришла к нам из лютеранской традиции и довольно долго оставалась элементом дворянской культуры. Потому что елка у русских всегда считалась деревом, связанным со смертью. Когда рождественская елка все же укрепилась в традиции, то ее украшали фонариками из соломы, из мертвой травы. Солому стелили и под скатерть на рождественский стол, кидали на пол. Солома – не только символ яслей, но и символ Ветхого завета, который уже ушел. Отсюда появляется и еще один символ – зерно, которым посыпали родных, друзей, соседей: «Сею, вею, посыпаю, с Новым годом поздравляю! Сколько зернышек – столько детушек…».

Зерно, чтобы вырасти, должно быть похоронено в землю. И это опять же символ будущей пасхальной радости, часть пасхальной культуры. В частности, кутью ели на рождественский сочельник, и только ее можно было есть до первой звезды. Кутья – поминальная еда, как мы знаем. И это тоже связано с умиранием-воскресанием. Подарки – как дары волхвов. Пряники, которые давали детям только после отгаданной загадки, а загадки были очень образные, они готовили детей к будущим испытаниям, ведь мы же помним тех 14 тысяч невинно убиенных Иродом младенцев.

Утром после службы христославы ходят  по домам, потом колядовщики, и начинаются Святки до Крещения. И – в прорубь все, особенно те, кто в масках ряженые ходили о Святках.

Поэтому я считаю, что нынешняя мода на вертепы из куколок или изображений – привнесенная с Запада после падения железного занавеса. И поэтому у нас толком нет понимания, что с этим делать. Все знаки и символы, которые были перемешаны и спутаны при советской власти, русскую национальную рождественскую традицию практически уничтожили. Но она изначально была довольно слабой. Вот обходы дворов остались. У нас было принято праздновать общиной, разделять радость праздника с близкими и дальними, каждому нужно было прийти и сказать: «Христос родился и воплотился!». И на Пасху так же ходили, и на Троицу, и так далее. Коляду в дом не пускали, ей давали подношение в окошко, и напоминали колядовщики скорее о календарном событии, чем о религиозном. О сакральном пели христославы и клир, которые ходили по домам, по дворам со звездой и пели кондаки. Это то, что было повсеместно и между людьми. А вертеп – это всегда профессионал, человек не из общины.

Мы в своей семье каждый год делаем вертеп, коль так уж получилось, что вертеп стал частью нашей жизни. Дети с детства знают текст, пытаются проигрывать действо, они живут в этой традиции. Обязательно поем христославия, посыпаем зерном гостей.

Однажды мы играли вертеп в одной «элитной» гимназии. Они остались очень довольны, благодарили. Когда через год мы предложили им повторить, они страшно удивились, что, оказывается, вертепное представление будет то же самое: «Мы это уже видели!». Я страшно поразилась: тридцать лет я занимаюсь вертепом, каждый раз расстраиваюсь, если играю и не могу сама посмотреть. Ведь я расту и прихожу сюда через год уже другим человеком, и Рождество этому человеку по-новому открывается.

На одном из наших домашних праздников у меня было такого рода открытие, даже откровение. К нам на Рождество пришли дружочки, которые держали на руках спеленутого новорожденного младенца.

Я играла вертеп, и вдруг увидела, какая это была жертва Бога – оказаться таким беспомощным, беззащитным, зависимым от всего. Я никогда об этом не думала, при том, что у меня самой уже пятеро детей было.

Но вдруг этот младенец привел меня к Тому Младенцу, с абсолютно реалистичным проживанием его младенчества. Величие Бога, повесившего Солнце и звезды, вместилось в маленький сверточек.

Праздник Рождества – это возвращение, возможность еще раз прожить, прочувствовать то, что происходило две тысячи лет назад. Прийти с вохвами и пастушками поклониться Христу, рыдать с Рахилью, проводить Ирода проклятого в преисподнюю, веселиться с межевой и межевою.