В уходящем году вышло два фильма, где вера, святость, грех — не просто фон для остросюжетной истории, а именно что основной предмет разговора. Но разговор этот получается очень разным — и по исходной задаче, и по результатам. Писатель Виталий Каплан сравнивает обе картины.

Недавно мне довелось посмотреть два свежих российских фильма — «Монаха и беса» Николая Досталя и «Ученика» Кирилла Серебренникова. Из рецензий и из обсуждений в сети я заранее знал, что в обоих случаях режиссеров волновала религиозная тема, что и там, и там она стержневая. А мне это вдвойне интересно — во-первых, как человеку воцерковленному, а во-вторых, как писателю, которому не раз приходилось писать о вере. И хотя литература и кино — разные виды творчества, но есть нечто общее в тех способах, которыми они говорят о самых главных в жизни вещах.

Замечу, что вовсе не считаю себя специалистом в искусстве кино, и весь нижеследующий текст — не кинорецензия. На мой дилетантский взгляд, оба фильма сняты великолепно. Драматургия, актерская игра, картинка, монтаж — всё на высоте.

При этом ощущения — абсолютно разные. Если «Монах и бес» мне безусловно понравился, то «Ученик» вызвал чувство, близкое к отвращению.

Между тем у обоих фильмов есть нечто общее. В обоих случаях использован прием иносказания, притчи. Но если у Досталя притча получилась, то у Серебренникова — увы.

По законам притчи

О чем оба они хотели сказать? «Монах и бес» — это история о том, как человека, стремящегося к святости, преследует бес, и как люди обыденные, «линейные» не в состоянии понять такой вот нелинейный путь духовного восхождения. «Ученик» — это о том, как отвратителен фанатизм, причем и религиозный, и атеистический. Понятно, что это главные темы, а есть множество побочных смыслов, оттенков. Но если формулировать в двух словах, то, на мой взгляд, именно так.

В обоих случаях речь идет о вещах универсальных, несводимых к обстоятельствам места и времени. То, что случилось в середине XIX века с Иваном Семеновым сыном, могло бы случиться и в IV веке, и в XXI, и в России, и в Византии… да хоть в Африке. То, что случилось в современном провинциальном российском городе с подростком Вениамином и его учительницей Еленой Львовной, могло бы случиться и в IV веке, и в XVII, и в России, и в Мексике, и в Германии. Собственно, фильм Серебренникова — это как раз перенос на российскую почву пьесы немецкого драматурга Мариуса фон Майенбурга.

А когда речь идет о вещах универсальных, то возникает мысль использовать формат притчи. Потому что притча, с одной стороны, в концентрированном виде способна выразить авторскую идею, а с другой, требует от читателя (зрителя) самостоятельно думать, самостоятельно формулировать для себя мысль, а значит — развиваться интеллектуально и нравственно. Этим притча отличается от басни, где мораль четко сформулирована в финале. Басня — это молоко, а притча — твердая пища.

Но у притчи свои художественные законы. Прежде всего — это размытость фона. Декорации в ней не имеют никакого самостоятельного значения, они нужны только чтобы на их фоне разыгралось главное действо. Это как, например, портрет в живописи или в фотоискусстве. Главное в нем — человек, а фон должен быть таким, чтобы лучше человека подсветить. Фон не должен отвлекать на себя внимание, не должен быть четким, контрастным, притягивающим глаз.

И в фильме Досталя фон именно такой. Середина XIX века, российская провинция, бедный небольшой монастырь. Даже эпизод с визитом императора Николая Павловича выполнен не совсем в реалистической, а, скорее, в шаржевой манере. Сразу становится ясно, что это — не про политику, не про историю. Сцены в Иерусалиме решены точно так же: это не столько реальный Иерусалим тех лет, сколько визуализация расхожих современных представлений о нем. Наверняка глаз специалиста отметит массу неточностей (они, кстати, есть и там, где действие происходит в России), но эти неточности не только простительны, а даже необходимы. Это сознательное размывание фона.

Поэтому в центре зрительского внимания оказывается именно пара, давшая фильму название: монах Иван (точнее, все-таки не монах, а странник, периодически живущий в разных монастырях в качестве послушника) и вселившийся в него бес. Зритель не сразу понимает, что странное, вызывающее поведение Ивана, его постоянные кривляния на грани, а то и за гранью кощунства — это результат его постоянной, идущей с переменным успехом борьбы с бесом. Бес пытается говорить и действовать за Ивана, Иван этому сопротивляется, в итоге получается и не в чистом виде Иван, и не в чистом виде бес, а некое среднеарифметическое, или, точнее говоря, сумма векторов.

А окружающие этого не понимают, причем как раз те, кто в первую очередь должны понять — то есть монахи. Что Иван одержим, они, конечно, видят, но для них он оказывается всего лишь источником неприятностей, от которого лучше поскорее избавиться, сплавить проблему (зримой метафорой этого «сплавить» становится сцена, когда связанного Ивана кладут на плот и пытаются пустить по течению реки — но плот, движимый бесовской силой, возвращается обратно).

Главная претензия к этому фильму, прозвучавшая в церковной среде, как раз и связана с непониманием того, где здесь предмет переднего плана, а где фон. Критики возмутились сюжетной линией беса, который, оказавшись в Храме Гроба Господня, покаялся и стал человеком (а возможно, и в другой последовательности: сперва стал человеком, потом покаялся). Ведь как мы знаем из православного вероучения, бесы каяться не могут, точно так же, как ангелы не могут согрешить. Им, духам, дана свобода воли, но поскольку они находятся в иных отношениях со временем, нежели мы, то их свобода, так сказать, одноразового действия. Кто хотел отпасть от Бога — тот отпал и окончательно закрепился в этом состоянии. Кто остался верен Богу, тот тоже не имеет уже шанса отпасть. А фильм, получается, пропагандирует ересь!

Такие критики не берут в расчет, что здесь не учебник богословия, а притча, тут надо уметь различать, где фон, а где предметы переднего плана. То есть надо понимать иносказание. Разумеется, фильм — не про бесов, а про людей. Про то, как тяжело дается человеку путь к святости, каким нестандартным он может быть. И о том, что даже глубоко грешный человек, пребывая в постоянном контакте с праведником, меняется: через этого праведника до него достигает Божия любовь. Именно это символизирует бес Легион в фильме.

Парад стереотипов

Но совершенно иная ситуация с «Учеником». Здесь фон прописан настолько плотно, четко, настолько близко к реальности, что иносказание не срабатывает. Да, особо утонченные ценители и здесь увидят притчу, откроют глубокие духовные смыслы, однако большинство зрителей воспримут все это как совершенно реалистическую картину. Даже те вроде бы явные отклонения от реальности, которые здесь есть, понятны лишь тем, кто «в теме». Например, что никаких уроков ОПК в старших классах не бывает, знают лишь родители старшеклассников, а множество людей (как правило, из «либерального» лагеря) убеждены, что Церковь при поддержке власти ввела в школы Закон Божий. Сколько сетевых скандалов на эту тему возникает, сколько копий ломается, а как оно на самом деле, мало кому известно. Или, скажем, урок сексуального просвещения, с морковками. Ну ведь нет этого массово, а были отдельные случаи в 90-е годы, породившие кучу страшилок в православной среде, но вовсе не ставшие чем-то системным.

Собственно, фон «Ученика» как раз и слеплен из стереотипов массового сознания. Возможно, режиссер использовал это как прием: мы, мол, не про то говорим, что на самом деле бывает, а про то, что люди думают. Но в том-то и фокус, что массы считают эти стереотипы истиной и картину воспримут как вполне себе реалистическую. Чему, кстати, способствует действительно прекрасная игра актеров. Все роли такие живые, такие узнаваемые… Уровень условности практически нулевой.

И вот на этом фоне (который оказывается большим, чем фон!) разворачивается действо — противостояние двух фанатиков. С одной стороны, старшеклассник Вениамин, начитавшийся Библии, свято уверовавший в истинность каждой ее буквы и пытающийся вдолбить открывшуюся ему истину всем окружающим. Тупо, скандально, жестоко. С другой стороны — учительница биологии Елена Львовна, карикатура на антиклерикалов. Фантастически невежественная во всем, что касается религии, она с огромной энергией пытается бороться с Вениамином. Бороться — означает переделать его под себя, выбить у него из головы всю эту религиозную глупость. Не из любви и заботы, между прочим, а исключительно чтобы настоять на своем, чтобы расправиться с мракобесием.

Вообще Веня и Лена достойны друг друга. В обоих случаях фантастическое невежество, фантастическая неспособность услышать другого, а главное — полное отсутствие любви к ближнему. Ближние воспринимаются лишь как средство утвердить свою правоту. К примеру, когда Вениамин пытается исцелить наложением рук своего одноклассника Гришу, инвалида с укороченной ногой, он же не из сострадания к Грише это делает, а из гордыни: ему кажется, что он достиг столь глубокой веры, что может и горы двигать. Будь у него к Грише хоть сколько-нибудь сострадания, он бы его от травли одноклассников защитил. Но мы видим, как Веня совершенно спокойно наблюдает сцены таких издевательств и не делает ни малейшей попытки вмешаться.

Создав столь достоверный, неразмытый фон, режиссер тем самым попал еще в одну ловушку: если воспринимать фильм как реалистический, то сразу возникает вопрос: почему оба они, Веня и Лена, еще не в психушке? Особенно Веня, чья шизофрения видна невооруженным глазом. Получается, что это фильм о явно больном мальчике, нуждающемся во врачебной помощи, а никому и в голову не приходит, что с ним что-то не так. Елена Львовна тоже, ближе к финалу, ведет себя как больной со сверхценной идеей. Я думаю, специалисты много бы чего у нее диагностировали.

И отдельно нужно сказать о роли преподавателя ОПК, отца Всеволода. Это мне, воцерковленному человеку, и по жизни, и по роду профессии знающему множество священников, понятно, что это абсолютно недостоверный типаж. Не потому, что плохой: бывают, увы, священники гораздо хуже. Он недостоверный, потому что весь слеплен из расхожих обывательских представлений о священниках. Он и ведет себя как обыватель, неожиданно для себя оказавшийся внутри рясы. Примерно то же самое, что жулик из «Дня выборов», «отец» Иннокентий, укравший облачение на киностудии и после выдающий себя за батюшку. Только здесь, в «Ученике» — без комического эффекта.

Я думаю, самое главное, что массовый зритель вынесет из картины — все они с приветом, верующие эти. Либо лицемеры-приспособленцы. Лучше от них держаться подальше. И уж точно не воспринимать всерьез их Священное Писание, которым — как это ярко показано в фильме! — можно обосновать любую гадость. Единственным адекватным героем там оказывается учитель физкультуры Олег Иванович. Мужичок себе на уме, прагматичный, любитель обывательских радостей жизни, лишенный каких-либо высоких устремлений. На фоне чудовищных Вени, отца Всеволода и истеричной Елены Львовны он выглядит прямо-таки образцом здравомыслия. И вообще образцом.

Увы… То, что задумывалась как глубокая притча о природе фанатизма, в итоге будет восприниматься как плоская антирелигиозная агитка. А жаль, потому что проблема-то действительно важная, действительно значимая для всех — и для неверующих, и — наверное, даже в большей степени! — для верующих. В чем разница между верой и фанатизмом? Как, уверовав, не стать таким, как Веня? Возможен ли выход из состояния фанатизма, и каков он, этот выход — утрата веры или, наоборот, прорыв к более высокому ее уровню, когда происходит личная встреча со Христом? Обо всем этом действительно стоило бы поговорить, но — другим художественным языком. И, наверное, с другой аудиторией.