«Реконструкция»

Дело было где-то на площади трех вокзалов. «Повздорили двое нищих. Один из них сильно оттолкнул приятеля и тот, неудачно упав, ударился затылком о край ступени. Рана оказывается опасной: кровь льется ручьем, образуя большую грязную лужу»^[1]. Ситуация привлекает внимание нескольких десятков прохожих, которые в течение минуты собираются вокруг, наблюдая за происходящим. «Скорую», конечно, вызвали, но на более личное участие в судьбе бедолаги не так-то просто решиться, ибо «умирающий настолько отвратителен, что едва походит на человека: вся голова его покрыта какими-то страшными язвами; запах тлена и нечистоты создает невидимый, но совершенно непреодолимый барьер». Покинуть же его и пойти дальше по своим делам уже не позволяла совесть. Как результат, «зажатые отвращением и собственной совестью люди не двигаются». И тут вдруг стоявший здесь же молодой иеромонах раздвигает толпу, подходит к умирающему и, резким движением оторвав рукав своей одежды, пытается сделать ему перевязку… К сожалению, нищий умирает у него на руках, и прибывшая карета «Скорой помощи» укладывает его в специальный мешок и увозит в определенное для таких случаев место. По прибытии «Скорой» толпа быстро рассосалась, невольные зрители продолжили свой так неожиданно прерванный путь, а молодой иеромонах вернулся к своему товарищу, на лице которого изобразилось нескрываемое отвращение от всего, чему он стал сейчас свидетелем. Видя такую реакцию товарища, батюшка произнес слова, которые более всего тронули меня в этой истории. Он стал как будто оправдываться перед своим спутником: «Понимаешь, я случайно взглянул на его руки. А там, на этих руках, морщинки, как у моего отца»…

Подобные примеры, глубоко в этом убежден, бесценны для нашего общества, опутанного разнообразными «сетями», заблудившегося в них и теряющего реального ближнего. Будучи своего рода «реконструкцией» известной притчи Христовой о милосердном самарянине (см.: Лк. 10: 25–37), помещенной в современный социальный контекст и разукрашенной современными красками, такие, увы, редкие истории как будто вновь открывают нам Христа, показывая, как Он поступил бы в подобной ситуации. Живо напоминают нам, имеющим порой замыленный взгляд на евангельский текст, Каков Христос, а значит, какими должны быть и мы, Его последователи. Самарянин в этой притче, как мы помним, в первую очередь прообразует Самого Христа, открывшего миру любовь Бога к человеку, главное свойство которой – жертвенность. Но в то же время образ действий самарянина в отношении израненного человека представляет собой и руководство для всякого христианина, ибо христианин призван Христу подражать в Его жертвенной любви.

Морщинки моего отца

Притчу о милосердном самарянине попытаемся осмыслить ниже, а сначала немного поговорим о мысли, высказанной иеромонахом в конце этой истории.

Обсуждая наше отношение к ближнему, мы часто встречаемся с богословским рассуждением о том, что в этой области наша жизнь должна быть предельно христоцентрична. В этот сложный термин помещена достаточно простая мысль: в каждом человеке, которого мы встречаем на своем жизненном пути, мы призваны увидеть Христа и отнестись к нему так, как отнеслись бы ко Христу. Подобный взгляд на человека, бесспорно, соответствует логике Писания. Однако при обсуждении проблемы отношений с ближними мы не можем не учитывать тот факт, что в современном обществе далеко не для каждого Христос, если можно так сказать, «объект» любви. Далеко не всякий любит Христа как Отца, а кому-то Он и вовсе неизвестен или даже ненавистен. И в таком случае отношение ко Христу не может служить нравственным ориентиром при решении вопроса об отношении к людям.

Чтобы любовь к Богу стала нравственным ориентиром, необходимо воспитывать ее с детства через отношение к отцу

Для того чтобы любовь к Богу стала подобным ориентиром, необходимо воспитывать ее с детства через отношение к отцу. Когда ребенок воспитывается в духе любви и уважения к отцу, когда отец – образ Отца Небесного – обладает в семье безусловным авторитетом и является нравственным ориентиром, тогда лишь можно насадить в душе ребенка такую любовь к Богу, которая может стать для него ориентиром в отношениях с ближними. Случай с иеромонахом показателен своего рода «механизмом», который действует в таких случаях. Священник через такую трогательную черту, как морщинки, увидел в умирающем своего отца и, возлюбив его, как отца, совершил такой жертвенный поступок.

Здесь можно говорить о некотором условном психологическом «механизме», очень действенном в нас для возбуждения любви к ближнему. Своего рода «шестеренки» этого «механизма» – перенос наших чувств к кровным родственникам на тех, кто обращается к нам за помощью. Например, обратился к вам незнакомый молодой человек с просьбой помочь. Представьте, что ваш любимый сын может попасть в такую же ситуацию, что вполне возможно, и будет просить кого-то о подобной помощи. Тотчас ваше сердце согреет теплая жалость к обратившемуся к вам, и вы поступите с ним как с сыном. Встретились вы на пути с незнакомой женщиной, которая плачет и о чем-то вас просит? Вообразите, что ваша мама вот так при случае обратится к кому-то за помощью, и вы ощутите в эту минуту в женщине свою, а не чью-то маму. Этот «механизм» действует и тогда, когда мы поставим себя на место того, кто к нам обращается за помощью. Святитель Феофан Затворник пишет об этом, рассуждая над заповедью «Возлюби ближнего, как самого себя» (см.: Лк. 10: 27):

Надо «войти в совершенное сочувствие с другими… их чувства переносить на себя, чувствовать, как они чувствуют»

«Тут указывается мера любви, можно сказать, безмерная; ибо есть ли мера любви к самому себе и есть ли добро, которого не пожелал бы себе кто от других? Между тем, однако, это предписание не неисполнимо. Все дело стоит за тем, чтобы войти в совершенное сочувствие с другими так, чтобы их чувства вполне переносить на себя, чувствовать так, как они чувствуют. Когда это будет, нечего и указывать, что в каком случае надо сделать для других: само сердце укажет. Ты только позаботься поддерживать сочувствие, а то тотчас подойдет эгоизм и возвратит тебя к себе и заключит в себя. Тогда и пальцем не пошевелишь для другого и смотреть на него не станешь, хоть умри он. Когда сказал Господь: люби ближнего, как самого себя, то хотел, чтобы вместо нас стал в нас, то есть в сердце нашем, ближний. Если же там, по-старому, будет стоять наше “я”, то не жди добра».

Мысль святителя Феофана, чтобы это было до конца понятно, такова: обратился кто к тебе за помощью, сразу же поставь себя на его место. Представь, что это не он, а ты сейчас обращаешься за помощью, пришел уже с последней надеждой и сердце твое колотится от волнения: какой же будет ответ? Представь и то, с какой скорбью отойдешь ты, если получишь отказ в просьбе. Вообразив все это живо, почувствуешь теплое сострадание к пришедшему и уж точно не оставишь его ни с чем.

«Священник и левит»

Однако вернемся теперь к самой притче о милосердном самарянине. Каждая притча для христианина – это, прежде всего, шанс увидеть себя со стороны, признать свои заблуждения и исправить ошибки. Желая этого, обратим сперва свое внимание на священника и левита – иудейских священнослужителей, – о которых сказано, что они, увидев израненного человека, прошли мимо. Смысловая «красная нить», связанная с ними – мысль о том, что мимо страдания человека безразлично прошли именно те, кто в первую очередь должен был проявить сострадание – служители Бога Вышнего. Возможно, у них при этом было и некое оправдание, которое помогло им победить укоры совести, ведь нельзя же просто так пройти мимо. Таким оправданием, например, могла быть мысль о том, что человек уже умер или умрет в процессе оказания помощи, а им при исполнении по Закону нельзя было прикасаться к трупу. Эта мысль была у них или какая иная, наверное, не так уж и важно. Нам важно предостережение Слова Божия, очень убедительно звучащее и в наше время: глухими к страданию случайного встречного порой могут оказаться именно служители Бога-Любви. И при этом у них, разумеется, тоже будут «оправдания».

Если мы попробуем самих себя поставить на место священника и левита, мы почувствуем горькую правду этих слов. Какие мысли первыми приходят в голову, когда мы видим лежащего на земле человека, особенно если на нем видна кровь и если это в малолюдном месте? «Человека избили, и скорее всего это произошло недавно и бандиты где-то поблизости. Надо скорее уходить подобру-поздорову». Или: «Пьяный, наверное, упал и ударился. Пусть отоспится, не потащу же я его». Мы, конечно, помолимся, кто-то вызовет машину «Скорой помощи», но этим, как правило, все и ограничивается. Но достаточно ли этого для служителя Самой Любви?

Или, вспоминая случай у трех вокзалов, зададимся вопросом: а какие мысли посещали тогда всех тех, кто фактически безучастно наблюдал за гибелью человека? Ведь среди них наверняка немало было и тех, кто декларируют себя христианами. Нам несложно будет ответить на этот вопрос, ибо и у нас нередко появляются подобные мысли: «это бомж, и он сам выбрал такую судьбу»; или: «не стоит прикасаться к этому человеку – не мешало мне еще заразиться чем-нибудь!»; или и вовсе отстраненное: «в такой среде выживает лишь сильнейший». Подобные помыслы – плод самолюбивого сердца – рождаются в нас отнюдь не только в подобных незаурядных ситуациях. Они хозяйничают в нашей душе всякий раз, когда нам надо бы, напротив, явить жертвенность. Надо помочь кому-то деньгами – так нам самим не хватает, семья-то не маленькая. Нужно кого-то поддержать, потратив на это время, – так мы и так с детьми редко бываем, и нам скорее бы в семью. Или кто-то хочет воспользоваться нашей силой – так мы и так изматываемся на работе, и на домашние хлопоты сил надо оставить. И так до бесконечности: мы всем готовы помогать, но только до тех пор, пока не потребуется некоторая жертва. А надо бы совсем иначе! У меня, к слову, есть знакомый, который в ситуации, когда совсем не остается в кошельке средств, поступает весьма «чудно»: достает последнюю тысячу и раздает ее нуждающимся. «И, – рассказывает, – не понимаю, откуда только потом деньги берутся». Опыт!

«Самарянин»

Самарянин – совсем иная история. Его жертвенный поступок – своего рода откровение Слова Божия о том, что нередко те, кто в очах окружающих – грешны и недостойны, отличаются в жизни не только порядочностью, но порой показывают всем пример жертвенного служения. В отличие от всё тех же «праведных» и «достойных».

Живые примеры доброй нравственности можно увидеть, просто внимательно посмотрев вокруг

Самаряне – жители Самарии, средней области Палестины. Смешавшись после осады Самарии ассирийским царем Салманассаром по крови с язычниками и отвергнув все священные книги, кроме Моисеевых, самаряне стали изгоями в прежде едином с ними еврейском обществе. Самарян презирали как язычников, считали неверными и недостойными вхождения в Царство Мессии. Однако, вопреки подобному отношению, в евангельской истории самарянин – нередкий добрый персонаж, что неслучайно. Для иудеев, кичащихся своим происхождением и религиозной принадлежностью, появление самарянина рядом с Христом или из Его уст всегда было горьким лекарством против их гордости. Не следует, – говорил Господь, – судить о человеке по происхождению или даже религиозной принадлежности, ибо истинное достоинство лишь в нравственных качествах. Для нас же, современных христиан, здесь и еще один урок: живой пример доброй нравственности можно почерпнуть, не только захаживая в храмы или к благочестивым друзьям, но и просто повернувшись на 360 градусов. 24 часа в сутки и 7 дней в неделю мы могли бы учиться у окружающих, ибо среди неверных и даже неверующих мы нередко можем видеть многое из того, что у христиан ныне в дефиците. Думаю, не только мне известны семьи, которые трудно было бы отнести к классически христианским, но где в то же время супруги никогда не кричат друг на друга и на детей; где мужья и боковым зрением не глядят на других жен; где дети на примере старших учатся глубокому уважению к родителям. Этот список можно продолжать, и он будет все об этом же – о том, чем современные христиане нередко, увы, не могут «похвалиться».

Не умолчим и о случаях, когда те, которых мы обычно почитаем неверными или же христианами «вполсилы» (ибо не молятся, не причащаются, не постятся), своей жизнью являют пример Христовой жертвенной любви к ближнему. Вспомним хотя бы «святого доктора» католика Гааза, всю жизнь посвятившего облегчению участи узников Российской империи. Нередко вставая на колени и перед Государем Императором, и перед губернаторами, и перед начальниками тюрем, он повторял: «Унизительно бывает просить на коленях милостей для себя, своей выгоды, своей награды, унизительно молить недобрых людей о спасении своего тела, даже своей жизни… Но просить за других, за несчастных, страдающих, за тех, кому грозит смерть, не может быть унизительно – никогда и никак». Все свои немалые средства, заработанные незаурядным умом и поистине каторжным трудом, Гааз отдавал на благотворительность. Когда он скончался, оставшихся после него денег не хватало даже на его похороны. Хоронили его за казенный счет, и за его гробом бесконечной вереницей тянулись десятки тысяч человек.

Или другой пример, уже из нашей современности. Всем памятен страшный теракт в школе Беслана в 2004 году. Тогда в числе погибших при штурме школы числились и десять бойцов наших спецподразделений «Альфа» и «Вымпел». Среди них – ныне герой России лейтенант Андрей Туркин. Когда террорист забросил гранату в спортзал школы, где сидели сотни детей и учителей, Андрей накрыл гранату своим телом, подарив им свою жизнь. И подобных примеров немало…

По стопам самарянина

Вопрос, заданный Христом хитрому законнику сразу после притчи, меняя акценты, вполне обнаруживает всю несостоятельность законнических представлений о взаимоотношениях с ближними. Спросив: «Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?», Христос научил его тому, что изначальная постановка вопроса о том, кого считать ближним, вполне неуместна. Не о том следовало ему рассуждать, кого считать себе ближним, а прилагать все усердие к тому, чтобы самому оказаться готовым к встрече с нуждающимся в помощи.

А священника с левитом осуждать не надо – не дело христианина кого-либо судить. Его нынешнее дело, взирая на самарянина, отбросить за ненужностью все рассуждения о том, кто достоин его помощи, а кто нет, и смело следовать по его стопам, ибо весь «урок содержится в заключительном призыве: “иди, и ты поступай так же”»^[2].