Что делать? Изменяться

 

Православие.Ru / Интернет-журнал, 10 июля 2014 г. http://www.pravoslavie.ru/jurnal/72123.htm

Марина Бирюкова

«Совершенно не могу смотреть телевизор. Боль и чувство бессилия» — эти или подобные слова я слышу едва ли не каждый день. Кое-кто говорит еще и о чувстве вины — хотя, казалось бы, мы-то в чем виноваты?

Новости по телевизору смотреть все при этом продолжают: думаю, такого рейтинга у наших новостных программ давненько не было. И в интернете, в соцсетях, при всей их разноголосице, при всей полярности мнений тема войны на Украине мощно доминирует над остальными. Все ищут информацию (кто какую — другой вопрос) и спешно ею делятся. Люди, с одной стороны, не могут сколько-нибудь спокойно с этой информацией жить, а с другой — не хотят от нее отключиться, махнуть рукой, перестать обращать внимание — потому что это похоже на предательство. Поэтому все продолжают испытывать боль, чувство бессилия, чувство вины… и, как мне кажется, что-то еще. Что именно?

Я непременно должна что-то сделать сейчас, а не делаю. Нет, речь не о том, чтобы помочь беженцам, например. Беженцам помочь, если есть возможность, необходимо, и всем нам нужно, кстати, какую-то возможность поискать. Но это чувство, этот импульс — «Я непременно должна…» — говорит о другом. О том, что мы призваны сейчас внутренне измениться; вся наша жизнь перед лицом украинской трагедии должна стать иной.

Конечно, мы должны делать всё то, что делали. Работать. Заботиться о близких. Поддерживать и согревать друзей. Убираться в доме, готовить еду. Читать хорошие книги. Молиться, ходить в храм. Ничто не отменяется. Ничто не кончилось. Мы счастливцы, мы не под обстрелом и не в лагере беженцев. Мы можем и должны продолжать нашу — отнюдь не беспроблемную, не безболезненную, нелегкую, однако всё же мирную и, надеюсь, созидательную жизнь, только...

Только она должна стать гораздо более созидательной, чем раньше, как ни странно это звучит.

Мы сейчас перед лицом трагедии. Значит, перед лицом Христа, правда же? А можно ли перед Его лицом, перед Ним — дремать? Предаваться лени и унынию? Впадать в тщеславие или зависть? Раздражаться и злиться из-за бытовых передряг и мелких обид? Отказываться от доброго дела, которое ты в силах сделать? Как возможны маловерие, расслабленность и тому подобные вещи — когда на тебя, можно сказать, смотрит Сам Спаситель?

А как возможна сейчас нелюбовь между нами, христианами?

А как возможна сейчас нелюбовь между нами, христианами?.. Какие конфликты могут быть сейчас, когда творится такое? Мы сейчас должны на расстоянии друг друга чувствовать, будто провода между нами протянуты, и ток по ним идет. И все претензии друг ко другу оставить до лучших времен!

Так ли мы поступаем на самом деле сегодня, так ли живем? Кто-то, может быть, и так, но я сама — нет, и не только я — нет.

Мы все молимся о прекращении войны, конечно, об умирении распри, нас сам Патриарх об этом просит, и мы исполняем — и в храмах, и дома. Но какова наша молитва? Лично я при всех моих, кажется, живых и острых чувствах ловлю себя на том, что привыкаю уже просто произносить это прошение как обязательную формулу. Это не от слабости чувств — от слабости веры. Я ведь не только это привыкаю вот так, сухо произносить. Это вполне распространяется на всю мою молитвенную жизнь. В чем беда? Мы молимся так, как живем. А живем так, как молимся. Нужно изменять и то и другое: беда никакой отсрочки не дает.

В чем беда? Мы молимся так, как живем

Мы просто не сможем жить рядом с этой бедою, если не станем иными. Она — одно из двух — либо вгонит нас в беспросветное отчаяние, либо научит тому самому безразличию, которое сегодня еще кажется далеким от нас, не пропускающих ни одного новостного выпуска. Ведь наша психика весьма способна к самозащите и адаптации. И мы привыкаем, желая этого или нет — привыкаем уже сегодня. Дневной выпуск новостей воспринимается не так трагично, как утренний; третья за день страшная находка в интернете шокирует меньше, чем первая.

Я знаю, что пишу гораздо лучше, чем живу. И насколько сама смогу все то, что выше изложила, реализовать — не ведаю. Однако ведь не случайно я это осознала. Постепенно осознавала — помню этапы, каждый из которых был связан с телеэкраном.

Сначала Мариуполь: какие-то мальчишки прыгают и снимают происходящее (возможно, БТРы на улицах) на свои телефоны. Не митингуют, не захватывают зданий, ничего такого не делают — просто фотографируют, потому, что не каждый день такое в родном городе! И вдруг один из них оседает на асфальт, а я, впав в некий ступор, удивляюсь тому, как много крови, оказывается, у человека в голове.

    

Потом Луганск. Обмен убитыми, то есть телами — меж ополченцами и украинскими военными. На площади штабель гробов — свежих, деревянных, голых, не обшитых, потому что не до того.

Следующий кадр из страшного потока: врач, здоровенный мужик лет тридцати пяти, наверное. Пытается ответить на какой-то вопрос корреспондента, но лицо искажается, голос дрожит, плачет доктор — от своего бессилия, от того, что не может спасти людей, которых ему всё везут и везут.

Я досматривала новости и резко выключала телевизор, потому что ничего другого в эти минуты смотреть не могла. И оставалась наедине — со всем увиденным. С собой. И, надеюсь, с Богом тоже — в доступной мне степени.

И задавала вопрос: что дальше? Ну вот, посмотрела, увидела, а дальше что? И это постепенно приходило, верней, возникало в сознании: дальше надо становиться другой.

Но как это сделать, если даже собраться толком не удается? Моя повседневная жизнь с неизбежностью выводит меня — как и многих — из описанного выше «посленовостного» состояния, шоком его назови или моментом истины; она предоставляет мне массу возможностей отвлечься и от донбасской трагедии, и от недавних своих духовных обретений. И я, вольно или невольно, этим пользуюсь. Потом возвращаюсь, но много ли от этих моих колебаний толку?..

Впрочем, всё это лишь очередное подтверждение: нам нельзя надеяться на себя, нужно надеяться на Бога. Нужно молиться, может быть, так: Господи, Ты нас будишь, но мы все никак не продерем глаза. Подними нас, как мать поднимает сонного ребенка. Ты нас учишь, но мы второгодники. Внуши нам то, чего мы никак не усвоим. Измени нас так, как сами мы себя не изменим…

В происходящем сегодня многие видят образы Апокалипсиса. Поэт Светлана Кекова (она живет у нас, в Саратове) написала стихи:

…и крики, и мольбы, и стоны бесполезны:
свершились времена и вышел зверь из бездны:
в Одессе крик и плач — и пламя рвётся ввысь…
А чёрный дым ползёт по обгоревшим трупам,
и ангел над землёй кричит в огромный рупор:
«Остановись, народ! Народ, остановись!»

    

    

Я не знаю, свершились ли времена, вышел ли зверь, я не рискну на эти темы рассуждать. Но для чего нам дана книга Апокалипсис, зачем было дано это Откровение Иоанну? Чтоб мы были умнее, чтоб были предупреждены, вооружены. Чтоб менялись к лучшему, двигались к Богу. И если уж что-то напомнило нам об этой книге, то неслучайно.