Священномученик Киприан Карфагенский

В современном мире границы Церкви зачастую кажутся размытыми для среднего потребителя информации. Многим импонирует богословие «все люди братья», «все веры равны» и «все церкви спасительны». Между тем Церковь Христова одна и имеет определенные границы, как и ее Таинства, о чем свидетельствует святой апостол Павел: «Един Господь, едина вера, едино крещение» (Еф. 4: 5). Для утверждения этой истины важно обратиться к наследию Древней Церкви и в частности к Карфагенскому Собору 256 года.

Карфагенский Собор и его определение

Собор 256 года обладает важным экклесиологическим значением и по справедливости привлекал к себе внимание исследователей^[1]. Он был собран в связи с проблемой крещения еретиков – так называемого «перекрещивания». Карфагенская Церковь традиционно принимала еретиков и раскольников через полное крещение, что соответствовало ее экклесиологическому учению (см. об этом ниже). Эта практика встретила резкий протест со стороны Римского папы Стефана^[2], который не возражал против тезиса, что еретики находятся вне Церкви, но протестовал против самой традиции, поскольку она противоречила обычаям Римской Церкви. В полемику включились и видные предстоятели других Поместных Церквей – Дионисий Александрийский и Фирмиллиан Каппадокийский^[3]. В связи с этим спором ряд нумидийских епископов (Януарий, Сатурнин, Максим, Виктор и др.) прислали письмо своему первенствующему епископу святителю Киприану Карфагенскому с запросом: следует ли крестить еретиков и раскольников или нет. В связи с этим запросом был собран Собор, который утвердил древнее обыкновение Карфагенской Церкви. К сожалению, до нас не дошли полные протоколы Собора, однако мы можем в достаточной мере судить о его решениях благодаря письмам святителя Киприана и памятнику, известному под названием «Sententiae LXXXVII episcoporum» («Изречения 87 епископов»)^[4].

Древний город Карфаген

Представление об учении Собора можно получить благодаря посланию Собора к Януарию, Сатурнину, Максиму и другим епископам:

«Мы изложим вам наше мнение, мнение не новое, но давно уже постановленное нашими предшественниками, которое мы соблюдаем совершенно согласно с вами. Именно: мы думаем и принимаем за верное, что никто не может быть крещен на стороне, вне Церкви, потому что в святой Церкви установлено одно крещение… Вода должна быть прежде очищена и освящена священником, чтобы при крещении она могла омыть грехи человека крещаемого. Господь так говорит чрез пророка Иезекииля: “и воскроплю на вы воду чисту, и очиститеся от всех нечистот ваших” (Иез. 36: 25). Каким же образом может очистить и освятить воду, кто сам нечист – в ком нет Святого Духа и к кому относятся следующие слова Господа: “и всякое, емуже прикоснется нечистый, нечисто будет” (Числ. 19: 22)? Или каким образом крещающий может даровать отпущение грехов, сам не имея возможности вне Церкви оставить их? Отпущение грехов может быть даровано только в Церкви и грехи не могут быть оставляемы у еретиков, у которых нет Церкви.

Необходимо также тому, кто крещен, быть и помазану, чтобы, приняв помазание, он мог соделаться помазанником Божиим и иметь в себе благодать Христову. Крещенные же помазываются елеем, освященным на алтаре, где совершается Евхаристия; но кто не имел ни алтаря, ни Церкви, тот не мог освятить и вещества елея. А если, как известно, у еретиков невозможно ни освящение елея, ни совершение Евхаристии, то не может у них быть и духовного помазания…

Кто может дать то, чего сам не имеет? Или как может совершать духовное сам потерявший Духа Святого? Поэтому должен быть крещен и обновлен тот, кто приходит к Церкви неочищенным, чтобы внутри освятиться ему чрез святых, по Писанию: “святи будите, яко Аз свят есмь Господь Бог ваш” (Лев. 19: 12); чтобы ему, впадшему в заблуждение и принявшему погружение на стороне, в истинном и церковном крещении отложить и тот грех, что он, приходя к Богу и ища для того священника, по заблуждению обратился к святотатцу»^[5].

Возникает вопрос: чье учение легло в основу соборного определения? Ответ прост и очевиден: это богословие святителя Киприана.

Церковь едина, ибо едина Троица

Троица. Икона преподобного Андрея Рублёва

Экклесиология святителя Киприана интересовала многих ученых^[6]. Наряду с тонкими и глубокими исследованиями и верными выводами, к сожалению, в историографии сформировался ряд ошибочных стереотипов. Один из них состоит в том, что непризнание таинств еретиков и жесткая практика перекрещиваний, предлагаемая святителем Киприаном, связана с его личным ригоризмом.

Это утверждение, на наш взгляд, ошибочно: святитель Киприан, судя по дошедшим до нас источникам, сам по себе был человеком снисходительным. На самом деле непризнание таинств еретиков связано с глубинными положениями экклесиологии святителя Киприана, одно из которых связано с учением о единственности и уникальности Церкви. Для святителя Киприана Церковь одна и это – «Церковь кафолическая, которая одна и единственная установлена Господом»^[7].

И в силу этого установления Единым Господом единство, согласно святителю Киприану, – это важнейшее свойство Церкви:

«Един Бог, един Христос, едина Церковь Его, едина вера, един народ, соединенный в целостное единство общества союзом согласия»^[8].

В этом высказывании, во-первых, важно отметить идею Церкви как народа Божия (populus Dei), идущую еще от ветхозаветного Израиля, однако глубоко переосмысленную святым апостолом Павлом в рамках учения о Церкви как о новом избранном народе и – одновременно – теле Христовом.

«Не хранящий единства (Церкви) не соблюдает закона Божия, не хранит веры в Отца и Сына, не держится истинного пути к спасению»

Единство Церкви не только сопоставимо с единством Лиц Святой Троицы – оно коренится в нем. Святитель Киприан пишет:

«Господь говорит: “Аз и Отец едино есма” (Ин. 10: 30). И опять об Отце, Сыне и Святом Духе написано: “и Сии три едино суть” (1 Ин. 5: 7). Кто же подумает, что это единство, основывающееся на неизменяемости Божественной и соединенное с небесными Таинствами, может быть нарушено в Церкви и раздроблено разногласием противоборствующих желаний? Нет, не хранящий такового единства не соблюдает закона Божия, не хранит веры в Отца и Сына, не держится истинного пути к спасению»^[9].

При описании единства Церкви святитель Киприан использует триадологические образы, сходные с теми, что употреблял Тертуллиан, изъясняя таинство Святой Троицы:

«Церковь едина, хотя с приращением плодородия она распространяется и умножается. Ведь и у солнца много лучей, но один свет; и у дерева много ветвей, но один ствол, крепко основанный на корне; много ручьев вытекает из одного источника, и хотя разлив, происходящий от обилия вод, и кажется многочисленным, однако в самом источнике сохраняется единство. <…> Так и Церковь, озаренная светом Господним, распространяет по всему миру свои лучи, но свет, разливающийся повсюду, один, и единство тела остается нераздельным. По всей земле она плодоносно распространяет свои ветви; обильные реки ее текут на далекое пространство, но при этом остается одна глава, одно начало, одна мать, богатая плодородным потомством»^[10].

Отметим, что Тертуллиан далеко не первым употребил образ источника в триадологическом значении. Гораздо ранее его использовал неизвестный раннехристианский автор «Од Соломона», написанных в I–III веках. В шестой оде он пишет:

Он вручил нам славословие Своему имени,
Души наши славят Дух Святой Его.
Ибо вышел поток и обратился в реку великую и широкую,
И все увлек [за собой], истолок и принес к храму.
Не смогли удержать его ни плотины людские,
Ни умение тех, кто преграждает воду.
Но прошел он по лицу всей земли,
И все наполнил [собой].
Пили все жаждущие на земле,
И ослабла жажда и утолилась.
Ибо от Всевышнего дано это питье.
Блаженны служители этого питья,
Те, кто верен воде Его.
Она успокоила пересохшие губы
И воскресила ослабевшую волю.
Души, которые были близки к исходу^[11].

С другой стороны, одним из первых раннехристианских авторов, связавших триадологию с экклесиологией и созерцавших исток Церкви во Святой Троице, был святитель Климент Римский. В 42-й главе Первого послания к Коринфянам он пишет:

«Апостолы были посланы проповедовать Евангелие нам от Господа Иисуса Христа, Иисус Христос от Бога. Христос был послан от Бога, а апостолы от Христа; то и другое было в порядке по воле Божией. Итак, принявши повеление, апостолы, совершенно убежденные чрез воскресение Господа нашего Иисуса Христа и утвержденные в вере словом Божиим, с полнотою Духа Святого пошли благовествовать наступающее Царствие Божие. Проповедуя по различным странам и городам, они первенцев из верующих, по духовном испытании, поставляли в епископы и диаконы для будущих верующих»^[12].

Однако между святителем Климентом и святителем Киприаном существует принципиальная разница: как отмечал еще патриарх Фотий, святитель Климент был склонен к субординационизму, в то время как святитель Киприан исповедовал равенство Лиц во Святой Троице.

О связи Церкви и Святой Троице богословствовал неизвестный автор Второго послания к Коринфянам, укрывшийся под именем Климента Римского:

«Посему, братия, исполняя волю Отца нашего Бога, будем чадами Церкви изначальной, духовной, созданной прежде солнца и луны; если же не будем исполнять волю Господа, то будем, как сказано в Писании: “Дом мой стал вертепом разбойников” (Иер. 7: 11; Мф. 21: 13). Поэтому предпочтем принадлежать к Церкви живота, дабы спастись нам.

Я не думаю, чтобы вы не знали, что Церковь живая есть Тело Христово (Еф. 1: 23) (ибо говорит Писание: “Сотворил Бог человека… мужа и жену” (Быт. 1: 27); муж есть Христос, жена – Церковь) и что Церковь, по свидетельству Книг и Апостолов, не ныне только существует, но издревле. Ибо была она духовною, как и Иисус наш, явилась же в последние дни (1 Пет. 1: 20), чтобы спасти нас»^[13].

Вероятно, неизвестный автор соотносил с Церковью Святого Духа, что характерно также и для экклесиологии Ерма и его Пастыря. В первой части «Видения» Ерм спрашивает:

«Кто же она, господин?
– Она есть Церковь Божия.
Я спросил его, почему же она стара.
– Так как, – объяснил он, – сотворена она прежде всего, и для нее сотворен мир»^[14].

Для святителя Киприана был актуален образ Церкви как Матери-кормилицы. Церковь – это также Мать верующих, от которой они рождаются; христиане питаются ее молоком, одушевляются ее духом, и поэтому

«кто не имеет Церковь Матерью, тот не может иметь Бога Отцом»^[15].

В «Одах Соломона» Святой Дух изображается в виде Матери-кормилицы, которая изливает в чашу молоко, под каковым подразумевается благодать, даруемая чрез Сына миру:

Чаша млека предложена мне
и упился я всласть утешения Господня,
Чаша – Сын есть.
И Кто отдоил – Отец,
И Кто отдоен – Дух Святой^[16].

В «Деяниях Иуды Фомы», в Гимне о Невесте, Святой Дух именуется «Премудрости Матерью»:

И уже вовеки не зная жажды,
Отца и Господа славословя,
И Единородного Его Сына,
И Духа, Премудрости Матерь^[17].

При этом святитель Киприан называет Церковь «непорочной и целомудренной Невестой Христовой», хранящей верность своему Небесному Жениху^[18]. Здесь опять-таки следует вспомнить Песнь о Невесте из «Деяний Иуды Фомы»:

Невеста есть дочерь света,
Слава царей на ней почиет.
Величав и утешен ее облик
И чистым сиянием украшен дивно…
Царь на темени ее явлен
И питает утвержденных под его властью…
Отверсты уста ее и, как пристойно,
Славословия глаголемы ими.
Двунадесять апостолов Бога-Сына
И семьдесят два подают в ней гласы.

Таким образом, мы видим, что учение святителя Киприана о Церкви укоренено в триадологии и базируется на раннехристианском фундаменте.

Так как Церковь связана со Святой Троицей и являет Ее бытие в человечестве, в ней должно царствовать таинство единства

Именно в силу того, что Церковь неразрывно связана со Святой Троицей и являет Ее бытие в человечестве, в ней должно царствовать таинство церковного единства (unitatis sacramentum)^[19]. Если в Святой Троице господствует одна воля и для Нее характерно нераздельное согласие, то такой же союз нераздельного согласия (vinculum concordiae)^[20] должен царить и в Церкви. Символом этого единства в Евангелии от Иоанна является тканный сверху, нешвеный хитон Господень, который имел единство, происходящее с неба от Бога Отца, и поэтому не мог быть разорван, но целостно и нераздельно сохранил свою крепость. Еретики и раскольники, дерзающие раздирать единство Божие, одежду Господню, Церковь Христову, идут прямо против воли Божией (De unit. Eccl. 7–8). Соответственно, они творят дело диавола, являются его слугами и – как богопротивники – антихристами. Следовательно, они находятся вне Церкви, а поскольку Церковь является телом Христовым и как тело имеет определенные границы и поскольку Церковь одна, то еретики и раскольники (schismatici) не имеют благодати Святаго Духа и не могут совершать Таинства^[21]. У еретиков нет Церкви, потому что она одна и делиться не может; у них нет Святого Духа, потому что Он также один и не может быть у нечестивых и чуждых; поэтому у еретиков нет ни Крещения, ни других Таинств, которые не могут быть отделены ни от Церкви, ни от Святого Духа (Ep. 74. 4). Следовательно, над еретиками совершается не перекрещивание, а Крещение. Мы их не перекрещиваем, а крестим, – писал святитель Киприан. И, соответственно, отпадает обвинение в нарушении принципа «исповедаю едино крещение во оставление грехов». Крещение было и осталось одно.

Соответственно, невозможен никакой интеркоммунион, раз у еретиков нет Евхаристии. И невозможно признание священства еретиков и раскольников, раз у них нет Церкви и Таинств.

Нарушают ли святость Церкви согрешившие?

Казалось бы, при таком возвышенном представлении о Церкви трудно не перейти на позиции, сходные с новацианскими, не представить ее исключительно сообществом совершенных и святых и раз и навсегда отсечь однажды согрешивших от Церкви. Однако святитель Киприан не поддался подобному соблазну. Он мыслил исключительно трезво: Церковь подразделяется на Небесную и земную. Если в Небесной Церкви пребывают исключительно праведники, прежде всего мученики, то земная Церковь состоит как из праведников, так и грешников. В ней есть как «пшеница», так и «плевелы», как «золотые и серебряные», так и «деревянные и глиняные сосуды». Никакой человек не может присвоить себе права, которое принадлежит только Судии Господу, отделять «пшеницу» от «плевел»^[22],. Те, кто согрешают в Церкви, являются больными (буквально: ранеными – vulnerati) и полуживыми (полудышащими – semianimes), а не мертвыми, и не следует закрывать им путь покаяния^[23].

Однако у оппонентов, прежде всего новациан, возникало следующее возражение: не умаляется ли святость Церкви от того, что к ней принадлежат грешники? Святитель Киприан, опираясь на пророка Иезекииля и учение Церкви о Страшном суде, отвечал логично и просто:

«Святость и чистота Церкви не могут пострадать от того, что к ней принадлежат грешники, ибо каждый сам отвечает за свои грехи и один не может быть виновен за другого»^[24].

Цель жизни в Церкви – соединение со Христом и изменение, преображение, говоря более поздним языком – обожение. Как и автор «Дидахе» («Учения двенадцати апостолов народам»), святитель Киприан употребляет следующий евхаристический образ: как многие зерна, собранные вместе, смолотые и замешанные, образуют один хлеб, так и многие верующие образуют одно Тело, соединяясь во Христе, Который есть наш Небесный Хлеб^[25]. Многие богословы рассматривают этот образ прежде всего в контексте учения о единстве Церкви, однако, на наш взгляд, его надлежит воспринимать также и в сотериологическом аспекте: соединяясь с Христом, Который наш Небесный Хлеб, человек сам становится таковым. В этом смысле нельзя не вспомнить слова Игнатия Богоносца: «Я пшеница Божия, пусть измелют меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым». Мученичество становится средством восхождения ко Христу; зерно человеческой жизни перемалывается, чтобы христианин стал «чистым хлебом Христовым», то есть единым с Ним, «сотелесным» (σύσσωμος), говоря языком апостола Павла. Отметим, что святитель Киприан христианам, сосланным в рудники и жаловавшимся на то, что у них нет возможности приобщаться Святых Таин Христовых, пишет: «Вы в ваших телах совершили Евхаристию». Таким образом, Евхаристия совершается не только на престоле, но и в теле христианина, страждущего за Христа, однако для этого он должен вести праведную жизнь и хранить правую веру, что становится особенно важным: мученичество еретика не вменяется ему в заслугу.

Вопрос о первенстве Римской кафедры и ее власти

Апостол Пётр

«Никто не должен делать себя епископом епископов или тираническими угрозами принуждать к необходимости подчинения»

В завершение отметим, что Карфагенский Собор поставил и разрешил вопрос относительно первенства Римского епископа.

Вот что говорят отцы Карфагенского Собора 256 года о папе Стефане, который стремился подавить их своим авторитетом в вопросе о крещении еретиков:

«Никто не должен из нас делать себя епископом епископов или тираническими угрозами принуждать своих коллег к необходимости подчинения, ибо каждый епископ в силу свободы и власти имеет право своего собственного выбора и как не может быть судим другим, так и сам не может судить другого, но будем ожидать суда Господа нашего Иисуса Христа, Который Один только имеет власть поставить нас для управления Своей Церковью и судить о наших действиях»^[26].

Таким образом, отцы Карфагенского Собора не принимают идею «епископа епископов» (episcopum episcoporum).

На первый взгляд, здесь намечается известное противоречие между учением более ранних отцов и самого святителя Киприана Карфагенского. Стоит привести хотя бы высказывание святителя Иринея Лионского относительно Римской Церкви:

«Ибо по необходимости с этой Церковью, по ее преимущественной важности, согласуется всякая Церковь (т.е. повсюду верующие), так как в ней апостольское предание всегда сохранялось верующими повсюду»^[27].

Слова potiorem principalitatem имеют непосредственное отношение к теме нашего исследования: их можно интерпретировать и как «более важное преимущество», и «более сильная власть», и «более значимое первенство». Возможно, prinсipalitas соответствует греческому πρωτεῖον – «первенство», хотя не исключено и истолкование как ἐξουσία – «власть, властные полномочия».

Однако при этом мы никоим образом не видим абсолютной власти Римского епископа над Западом, и даже над всей Италией: когда папа Виктор вознамерился было отлучить Малоазийские Церкви за неправильную дату празднования Пасхи, то, по словам Евсевия Кесарийского, «не всем епископам это понравилось». В числе возражавших оказался епископ Лугдунский (или Лионский) святитель Ириней^[28].

Подобная же кажущаяся двойственность видна и в творениях святителя Киприана. С одной стороны, святитель Киприан рассматривает Римскую кафедру как «место Петра»^[29] и «кафедру Петра»^[30], а Римскую Церковь считает «главенствующей Церковью (ecclesia principalis), откуда произошло единство епископата»^[31], поскольку он считает, что Церковь основана на Петре^[32]. Однако, с другой стороны, святитель Киприан считал, что апостол Петр был тем же, что и прочие апостолы^[33], и не претендовал на первенство среди них:

«Даже Петр, которого Господь избрал первым и на котором основал Свою Церковь, когда Павел с ним обсуждал вопрос об обрезании, не присваивал себе чего-то надменно, и ни на что не претендовал высокомерно, и не говорил, что он имеет первенство»^[34].

Святитель Киприан не считает, что Римский престол обладает высшей административной или судебной властью, что он имел право давать указания другим епископским кафедрам или вмешиваться в дела других епархий, «поскольку каждым отдельным пастырям вверена часть стада, которой каждый правит и управляет, долженствуя дать отчет в своих действиях Господу»^[35]. Более того, папа способен заблуждаться и пренебрегать истиной.

В связи с этим возникает вопрос: как интерпретировать высказывание святителя Иринея Лионского? Ответ прост: пока Римская Церковь согласуется с апостольской традицией, носительницей которой она является по своему происхождению, к ее авторитету прислушиваются и с ней согласуются, при этом – совершенно свободно. Когда же Римский епископ проявляет произвол и в его решениях отсутствуют основания апостольского предания, ничто не обязывает к послушанию ему.

В сущности, в доникейский период каждый епископ мыслился самостоятельным и суверенным в своих действиях. Показательно, что пишет епископ Киприан Карфагенский в своих письмах:

«Каждый епископ, сохраняя связь согласия и единство со Вселенской Церковью в неразделимом таинстве, решает и совершает свои действия самостоятельно, имея дать отчет в намерении своего решения Господу своему»^[36].

Соответственно, святитель Киприан и отцы Карфагенского Собора являлись проповедниками церковной свободы, необходимой для защиты истины. Единство истины и свободы присуще их экклесиологии, которую можно охарактеризовать как полноту жизни во Христе.