«Лучшая защита – наступление», – говаривал Великий наместник Псково-Печечрского монастыря архимандрит Алипий (Воронов).

О том, как доводилось воплощать этот принцип в жизнь при советской власти и далее, вспоминает протопресвитер Владимир Диваков, секретарь Патриарха Московского и всея Руси по городу Москве, настоятель храма Вознесения Господня у Никитских ворот («Большое Вознесение»).

Протопресвитер Владимир Диваков. Фото: Иван Правдолюбов / Православие.Ru

«Ешьте на здоровье», если вы в вечную жизнь не верите

Захожу, помню, как-то домой после службы, стал переодеваться... Слышу – крики в коридоре, выглянул, смотрю: теща сама не своя идет... Рассказывает. Только за мной дверь захлопнулась, – звонят-тарабанят:

– Откройте! К вам зашел священник!

Открывает.

– Что он тут делает?

– Как что? Отдыхает.

– Точно? – норовят заглянуть ей за спину. – Почему здесь?

– А почему бы и нет?

– Он здесь не прописан!

– Но это наш зять...

В храмах, помню, одно время даже пожертвования на канон обложили налогом

Повернулись, ушли. И такие проверки тогда были на каждом шагу. А может, он на требы сюда зашел? Крестит там сейчас кого-нибудь? Причащает?! Уполномоченному доложим! Регистрацию отберет! (Без нее тогда священнику нигде служить нельзя было – о. В.Д.).

Тогда-то я еще в своем родном храме Святых апостолов Петра и Павла в Лефортово служил, где с детства алтарничал да пономарил. А потом меня, конечно, погоняли с прихода на приход, – это тоже одной из «воспитательных мер» у властей считалось.

Все пытались контролировать! В храмах, помню, одно время даже пожертвования на канон обложили налогом. Один батюшка всю пожертвованную на помин душ усопших снедь смахнул, помню, да и отнес этим товарищам:

– Ешьте на здоровье! – высыпает им прямо на стол.

«Я понял, в чем моя вина!»

Храм Святителя Николая Мирликийского, что в Хамовниках

Спустя три года меня вдруг в храм Святителя Николая Мирликийского, что в Хамовниках, переводят. Вскоре вызывает меня уполномоченный по делам религии генерал КГБ А.С. Плеханов. Кабинет у него находился в районе Лубянки, на Кузнецком мосту – огромная такая комнатища. Захожу, он там в углу затаился.

– Здравствуйте! – говорю.

Молчание.

Я постоял-постоял.

– Александр Степанович, здравствуйте! – повторяю.

Опять молчит. Смотрит исподлобья. Видимо, он ко всем священникам как к заведомо арестованным относился.

Я уже было раскланяться решил, а он как заорет:

– Фамилия!!!! Имя!!! Отчество!!

Я представился.

– Какая религиозная организация!?

Отвечаю.

– Регистрация?!!!

Предъявил, но из рук не выпускаю. А то тогда, бывало, уполномоченный положит ее в стол, и вот стоишь гадаешь: отдаст он тебе ее или нет?..

– Кто вам дал право выгонять людей из церкви?!!

– Погодите, – медленно произношу, – кого это я выгоняю?

– Если я говорю, значит, знаю, что говорю!

– Интересно.

– Вы с обряда Крещения гоните!

Протопресвитер Владимир Диваков

– Слушай, не надо, – подошел я к нему, – выйди. Бабушки крестить помогут.

– Так он неверующий, – поясняю уполномоченному.

– Ваше дело обряд совершать!

– Послушайте, – говорю, – я и совершаю. По чинопоследованию таинства Крещения я просто обязан был спросить: верует ли человек и как он верует?

– И что же, если я в церковь приду, вы и меня выставите?

– Смотря как будете себя вести...

– Это не ваше дело! Для этого есть Исполнительный орган.

Это власти на Архиерейском соборе 1961 года продавили такое постановление, чтобы вся власть в каждом конкретном храме этой навязанной извне структуре переходила.

К нам еще в храм в Лефортово, помню, заявились два таких юрких мужичишки в кепочках:

– Где у вас красный угол?

– Какой красный угол?!

– Ну, где нам проводить собрания. Я буду председатель вашего Исполнительного органа, а это – кассир.

Через месяц сбежал один, а за ним и другой, прихватив с собой кассу…

– Ну, вот если вы придете ко мне на Исповедь, – объясняю тогда Плеханову, – я же вас до Причастия не допущу, потому что вы неверующий.

– Вы нарушаете закон! Выдворять кого-либо – это дело Исполнительного органа прихода!

Тут у меня мелькнула мысль…

– Я понял, в чем моя вина! – тут же начинаю соглашаться. – Не научил я людей вере! Вот в чем провинился!

– Что... – опешил он. – Кто вас вере кого учить заставляет?

– Вы! – перешел я в наступление. – Человек говорит, что он член партии, и ему не полагается верить. Моя вина, что я не научил его вере.

– Я?!! – оказался он не готов к такому повороту событий и попятился назад: – Вы не так меня поняли… Вы правильно поступаете. Нельзя таких людей допускать до обрядов. Получается «и нашим, и вашим споем и спляшем»...

Тут же, видимо, кнопочку под столом нажал. Секретарша засеменила: чай, галеты принесла.

– Да вы присаживайтесь, – приглашает. – Вы же академию закончили, законы знаете...

«Так... – думаю я, – то, как звать меня, был не в курсе, а тут, оказывается, уже и насчет академии осведомлен!»

Вы делайте то, что вам положено... А этих Жуковых гоните в шею... Не наше дело в ритуалы вникать

– Вы делайте то, что вам положено... А этих Жуковых (Так! Раскололся – выдал того, кто донос написал!) гоните в шею... Не наше дело в ритуалы вникать!

– Гм-м... Александр Степанович, а вот панихиду, – решился тут спросить я, – на кладбище можно служить?

– А вы что, инструктаж не проходили?

– Да я в то время болел...

– Только в момент захоронения. Только! Вы же понимаете, чем можете поплатиться за совершение панихиды в другое время?

И опять давай про регистрацию да про налог, что за три года не расплатитесь.

– Да? – прикидываюсь дурачком. – Кто бы мог подумать… Не знал. Ну, ладно.

– А что? Нарушали?

– Да вот как-то попросили, – потягиваю чаек с галетой, – нарушил.

– Вот как?!

– Да я и сам не знал, как поступить. Пришли из Посольства Западной Германии… – смотрю – у него лицо вытягивается, – и попросили отслужить панихиду на Немецком кладбище.

– И что?

– Пошел послужил.

– И правильно сделали! Закон же наш, для внутреннего употребления! Вы бы и нам еще позвонили, чтобы мы вам во избежание вообще каких-либо неприятностей сопровождающего выделили.

– Да тогда выходные были...

– А вы в следующий раз на будни выполнение такой просьбы отложите и звоните нам! – весь аж трепещет.

Долгое время они меня потом не трогали.

Эксцентричное поведение

Протопресвитер Владимир Диваков и митрополит Тихон (шевкунов)

Из обратившихся обновленцев, – такого нрава, что от него чего угодно ожидать можно было... Среди советских работников он упорно распускал слухи о том, что близко знаком со Сталиным... Его побаивались.

Однажды в епархию какой-то чин НКВД заявился – и требует с порога:

– Архиерея сюда!

Его Высокопреосвященство не торопясь надевает рясу с огненными отворотами, красную скуфью, берет знак своей архиерейской власти:

– В чем дело?! – появляется на самом верху высоченной лестницы да стучит этим посохом: – Вон отсюда! Вон отсюда!!

Тот пробкой и вылетел – на всякий случай.

Показательно этот архиерей и появился там, на своей новой кафедре в Ростове. Приехал, а въезжать некуда. Подает запрос на возвращение Церкви для размещения Епархиального управления одного из некогда принадлежащих ей зданий. Тогда, в 1947-м году, это казалось настолько абсурдным, что власти даже отвечать не стали.

Они-то сами лучшее из церковных зданий в самом центре города себе и облюбовали…

И вот в ослепительно яркий южный день подъезжает к крыльцу горисполкома архиерейская машина… Дверца распахивается, оттуда сановито выходит владыка. В той самой, с огненными отворотами, рясе и в красной скуфье. Посохом, характерно постукивая о ступени, вот он уже в первый кабинет кого-то из начальников прошел:

– Так! Здесь, конечно, надо будет сделать косметический ремонт, – осматривается, ни с кем не здороваясь. – Следующий кабинет откройте... – командует иподиаконам. – Здесь тоже! А тут, по-моему, – проходит уже в приемную главного шишки, – ничего... Дальше!..

Обошел так все здание на глазах у оцепеневших советских клерков и уехал.

Через пару часов звонок:

– Владыка, вы-ы-ы... просили вам помещения?.. – а в письме для начала на более скромную постройку указано было. – Готовы его освободить!

Хорошая школа для будущего Патриарха

Святейший Патриарх Пимен (Извеков)

Помню, когда о Святейшем Пимене писал свою книгу^[1]архимандрит Дионисий (Шишигин), он никак не мог найти данных о периоде его заключения: когда и где будущий Патриарх сидел, какие лагерные «послушания», как это тогда называлось, нес.

– Как бы про 1930-е и 1940-е годы выяснить? – все допытывался потом и отец Сергий (Голубцов). – Мне надо книгу выпускать, а тут белое пятно!

– Ну, вы все напишите, а пробелы оставьте, – утешал его отец Матфей Стаднюк, который нес тогда послушание патриаршего секретаря. – Мы Его Святейшеству передадим, а он там, может, и заполнит что-нибудь...

– Да что ж это такое? Неужели нельзя выяснить про этот период?! – так и бился отец Сергий.

Да и от отца Дионисия тогда еще многое было сокрыто.

Потом уже я где-то только у отца Тихона (Шевкунова) в книге первые данные на этот счет прочитал.

А когда видел Святейшего Пимена у могилы владыки Сергия, я и сам еще не догадывался, почему он так долго у нее стоит...

Оказывается, как только он вышел из заключения, нигде не мог устроиться. Мыкался по Одессе. А потом владыка Сергий (Ларин) его к себе келейником взял. После секретарем сделал, а далее уже будущий Патриарх в Псково-Печерскую обитель попал, а оттуда – в Троице-Сергиеву лавру и далее: пошел на повышение.

Но побыть при владыке Сергии (Ларине) – это, наверно, была хорошая школа для будущего Патриарха.

Ваше Святейшество! – изумился тот. – А кто мне дверцу машины открывать будет?!!

Вот представьте себе. 1948-й год. В Москве проходит Всеправославное совещание. Архиереям строго наказали быть без сопровождающих. Отговоркой было отсутствие мест в гостиницах. Послушно в одиночестве явились владыки, за исключением Его Высокопреосвященства Сергия (Ларина)…

Ему тогда даже Патриарх Алексий I шепнул на ушко:

– Сказали: без сопровождающих...

– Ваше Святейшество! – во весь голос изумился тот. – А кто мне дверцу машины открывать будет?!!

Сопровождал его игумен Пимен (Извеков).

Святая простота

Каждый тогда на своем уровне воевал. Помню, зачастили как-то проверяющие из райисполкомов в храмы. Квитанции требовали им показать, якобы для уточнения правильности их оформления. А сами тут же адреса, телефоны переписывают. Звонят по месту работы тех, кто ребенка крестил или еще в каком таинстве участвовал. А то и на дом приезжали:

– Бабушка, тебя вот причащали, да?

– Причащали, – радуется старушка: надо же, молодежь интересуется!

– А что ж ты ни копейки на такси не дала?

– Как не дала? Я ему 10 рублей дала…

Тут же записывают.

– Подпиши!

Та подписывает.

К следующей – с другим вопросом:

– Что ж ты такими деньгами разбрасываешься? 50 рублей священнику на руки! Это откуда ж у советских пенсионерок такие суммы?

– Какие 50?! 15!

– Подпиши!

Собрали такие расписки и вызвали священников в райисполком.

А один молодой батюшка от бабулек еще ранее услышал, кто к ним приезжал. Полистал за свечным ящиком квитанции, да и сам их всех опять объехал…

И вот созванных отцов ставят перед фактом:

– Ваш доход за требы подсчитан! – и победоносно умножают его на 365 раз по количеству дней в году... – Это ваши новые налоги! – предъявляют сумму, превышающую трехгодичную зарплату священника.

– Ничего подобного! – вскрикивает вдруг этот молодой батюшка.

– Что такое? Вы с этим не согласны?!

– Конечно, нет!

– Поехали! – предлагают ему. – Проверим и все вам докажем! Машина во дворе!

– Поехали!

Приезжают к первой причастнице:

– У вас этот священник был?

– Был.

– Обряд совершал?

– Совершал.

– Ты говорила, что ему 10 рублей дала?

– Да не в руки, конечно, дала, в карман плаща положила.

– Мать, может, ты не в тот карман положила?

– Может, и так.

Ко второй – то же самое:

– Только я ему не в руки дала, а на берет там, в коридоре, на вешалке положила.

Так троих или четверых объехали, плюнули на все это, лишь предупреждением пригрозив.

Как нам тезка святителя Николая помог

Больше всего проблем было с ремонтом. Косметический еще позволяли сделать, а вот капитальный – ни-ни! Тут уж старосты, как могли, выкручивались.

В храме Святителя Николая в Хамовниках старостой был раб Божий Иван Федорович Гусев, очень благочестивый человек. Он всего себя отдавал служению Церкви. От какого-либо жалованья отказывался:

– Я не ради зарплаты здесь, я пенсию получаю.

Раньше всех приходил на работу, позже всех уходил. Делал все возможное и невозможное. Только Господу Богу известно, чего ему стоило оформить ремонт на 4 тысячи, при том, что работ там было на все 40!

Тут же нагрянула проверяющая комиссия:

– А где вы красочку купили? А кисточки? – почти год так доискивались, проверяя, были ли в этом магазине в то время такие товары и т.д.

Уж больно на видном месте этот храм стоял. Он у властей тогда – как бельмо в глазу. Это сейчас там торговый центр построили, что церковь почти не видно, а тогда даже деревьев не было, чтобы его загораживать.

Ехал мимо Хрущев в 1957-м году на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Лужники, да и распорядился градостроителям: «Принять меры!!!». Я потом общался с архитектором Константином Тихоновичем Топуридзе, который взял да изогнул линию Комсомольского проспекта, но именно так, чтобы сохранить святыню!

А потом и мы еще с Иваном Федоровичем ранее обшарпанный храм просто на загляденье выкрасили в яркое сочетание оранжево-алого, белого, зеленого, а по фасаду еще и иконы повесили.

И тут опять теперь уже первого секретаря Московского комитета компартии В.В. Гришина нелегкая понесла той дорогой…

– Как?! Комсомольский проспект начинается с храма?!! – взбесился он. – А икон понавешали, чтобы комсомольцы на них молились?! Да это же идеологическая диверсия!

Так и на Константина Тихоновича ранее вне себя от ярости Хрущев, перемежая ор матерной бранью, топал:

– Вам слово партии не закон! Вы теперь сами вне закона!

– Если бы вы знали, чего мне это потом стоило, – рассказывал мне после этот удивительный архитектор.

С ним все даже здороваться перестали, считали его уже за «списанного». А ему потом, в конце 1970-х, кстати, первому из советских архитекторов Международную премию за умелое сочетание старой и новой архитектуры дали.

А к нам после филиппики Гришина из райкома компартии тут же комиссия заявилась. Но и в ней замечательнейший человек Николай Николаевич Соболев, возглавлявший тогда Комитет по охране памятников, оказался!

– Это же вы так просто промыли иконы?

– Да, – вдруг понял я, какое он изящное предлагает решение проблемы. – Точно! Промыли! Знаете, когда там краскопультом работали, смотрим, что-то под побелкой… Мы и начали мыть!

А у нас там эти новенькие иконы под XVII век стилизованы.

– Ну, надо же, – продолжает изумляться Николай Николаевич. – Как раньше иконы писали! Сколько столетий, а они – как новые! Знаете, бывает, возьмут черную доску, – обращается к понурившимся партийным членам комиссии, – промоют ее, а там такой красоты икона!

Те кивают, не хотят показаться неучеными.

– У меня по части искусствоведческой никаких претензий тут нет… – резюмирует так ловко взявший инициативу тезка святителя Николая. – Где совещание продолжим? – поторапливает их уже оттуда. – Наверное, в райкоме партии?

– Мне тоже, – спрашиваю, – ехать?

– Вы что с ума сошли? – уже оборачиваясь, улыбается мне.

Храм отстояли. Но меня оттуда перевели. Власти хотя бы так отомстить попытались. Тем более что я там еще и ограду храма на историческое место передвинуть успел, чем тоже вызвал их раздражение.

Котлован

Фото сделано ориентировочно в 1985 году. Слева направо: псаломщик храма прп. Пимена Великого Виктор; клирики того же храма: протодиакон Сергий Громов (+); протоиерей Василий Бланковский, настоятель протоиерей Димитрий Акинфеев (+), протоиерей Владимир Диваков, протоиерей Владимир Еремин, протодиакон Сергий Голубцов (+); псаломщик Валерий Комзолов (в дальнейшем священник Заиконоспасского монастыря)

Так я и оказался в храме Преподобного Пимена Великого, что в Воротниках. Казначеем там был «законопослушный» гражданин, который лет 30 там уже, в угоду собственному карману да антирелигиозной политике власть имущих, промышлял.

Скажут ему: крыша течет, он тут же отзывается:

– Сейчас подчиним!

Посылает сторожа, тот берет мешковину, макает ее в масляную краску и приляпывает на дыру. Казначей всем улыбается:

– Сделано!

То же самое с куполами: марлечку подложат, подшпаклюют, подтонируют...

– Готово!

Эту бутафорию, как спохватились, поняли, что всю уже целиком менять надо, ремонтировать там уже было нечего. Крышу перекрыли, купола поставили новые. И это опять же умудрились сделать в условиях запрета на капремонт.

И тут я еще затеял церковную ограду на историческое место вернуть, – тогда постоянно прихрамовую территорию урезали.

– Да зачем вам это надо? – заохали боязливые из служащих и сотрудников. – Нам же теперь отвечать придется!

Про храм на Пятницком кладбище говорили: оттуда уже разве что в могилу

Им-то – обошлось. А меня опять перевели, считай, что сослали. Потому что про храм Троицы Живоначальной на Пятницком кладбище тогда так и говорили: оттуда уже разве что в могилу.

– Там вам уж никакую ограду никуда двигать не придется, – насмехался уполномоченный, – там все оградки прочно вкопаны на свои места...

Там на приходе было далеко не церковное «духовенство»: литургию служили скоропалительно, а попробуй что сказать – кулак покажут...

Помню, приходишь, открываешь храмовую дверь, а внутри чернота нависает! Калорифер не предназначен для топки углем, – только объяснить попробуешь, а тебе:

– Служите в холоде! – огрызаются.

Удалось там батареи установить, котел поставить. Но, главное, я там открытия приписного храма Симеона, епископа Персидского, добивался.

Церковь открыли. А меня опять перевели в... концертный зал! Он тогда в храме Большое Вознесение у Никитских ворот располагался.

А до этого там вообще Энергетический институт был, и по центру такая странная махина висела, – с помощью которой искусственные молнии изучали. От их ударов все здания в округе тряслись, а здесь, значит, такой бункер был, и вместо него – я как вошел, смотрю, – котлован остался!

Супруга моя тоже заглянула в него – и, видимо, памятуя присказку о том, куда после храма на Пятницком кладбище переводят:

– Вот тут тебя и похоронят! – вдруг сказала.

– Это слишком большая честь, – отвечаю.

Только мы там осмотрелись, отец Матфей Стаднюк звонит:

– В Успенском соборе Кремля первая литургия состоится, а потом крестный ход к вам пойдет!

«К нам» – это, конечно, пока еще громко сказано было. Тогда, бывало, идешь и сам не знаешь: пустят тебя сегодня внутрь или нет? Дирекция концертного зала там все никак свои позиции сдавать не хотела. Мы и стали тогда утром и вечером каждый день служить, чтобы просто уже и не выходить из храма.

Тот крестный ход был, кстати, первым, что прошел со времен советских запретов по улицам Москвы. 23 сентября 1990 года.

Но какие нам еще бои предстояли…

(Продолжение следует.)