Все белым-бело. Снег и снежный вихрь... Если смотреть сверху, глазами птиц, то можно увидеть большой город, протекающую через него Волгу, а на высоком ее берегу – храм. Большой, новый, красивый. Вокруг него – чисто поле. По нему с двух разных сторон движутся друг другу навстречу две черные точки. Это люди.

С одной стороны идет бомж. От храма – к остановке автобуса. А может быть, к теплому подъезду.

С другой стороны идут Ирина с дочкой, шестилетней Викой. Обе они в пуховиках, на голове у девочки шапка с ушками и мордочкой мышонка. Мышонок серый, улыбается вышитой улыбкой, между ушками у него розовый бант.

Ирина и бомж поравнялись, взглянули друг другу в глаза. Женщина смотрела испытующе, желая за секунду прочитать жизнь, понять: виноват человек или нет в том, что с ним произошло? По разгильдяйству бомж – или его облапошили, квартиру отобрали... Она не хочет подавать разгильдяю. Она готова подать хорошему человеку в трудных обстоятельствах.

Один раз лишь она пронзила его взглядом – и прошла дальше. Точки пересеклись и теперь уже расходились в разные стороны... Вот они прошли несколько метров и замерли. Остановились.

Стало стыдно. В храм идет, у Бога просить, а нищему не подала, так еще и суду подвергла

Ирина обернулась. Стало стыдно. В храм идет, у Бога просить, а нищему не подала, так еще и секундному суду подвергла. А он в лохмотьях, лицо красное от холода, глаза слезятся. Голодный, поди. Что ж не подала-то?

Но удивительно было то, что, когда она обернулась, он уже стоял лицом к ней. Тоже остановился и ждал. Как понял-то, что женщина вернется к нему и денег даст?

Они снова пошли друг к другу.

Ирина нашарила в карманах деньги. Мелочи было много, она высыпала ему все в красную, корявую руку. Может, и не мелочь это. Просто рубли, но выглядят как мелочь. Ирина – она из Канады, эмигрантка, живет там почти 20 лет и отвыкла от российских денег. Все монеты ей кажутся мелкими. А что, если пять рублей выглядят как пять советских копеек?

Бомж промолчал, и разошлись – каждый в свою сторону. Вика у мамы ничего не спросила. У нее аутизм, она почти не говорит.

***

Ирина с Викой приехали в Самару во второй раз. Лечиться. В Канаде аутизм не лечат. Говорят: «Любите и развивайте». В России лечат. Не излечивают, конечно, но сильно детей продвигают. Самое лучшее – это и лечить, и развивать. Вот Ирина и совмещает. Ездит на родину.

Поездки недешевы, но приносят пользу и удовольствие. Целых три недели Ирина не работает, а проводит время с дочкой. И они гуляют, играют, завтракают и обедают в замечательных русских столовых. О, какой это восторг! Россияне и знать не знают, какое же это удовольствие – их столовки, блинные, пельменные. Как это все вкусно по сравнению с западным фаст-фудом, дешево на канадские деньги и обворожительно по своей русскости.

Ирина любит Россию горячей, неизбывной любовью. Она уехала в 1990-е, как многие другие. Из Казахстана. Российского гражданства не было, и в Канаду было уехать легче, чем в Россию. Заплати небольшие деньги за перевод документов, подожди, пока канадцы просмотрят их, оценят образование и опыт работы, получи вид на жительство – и кати в Страну Кленового листа... Ну, и смысла туда ехать было больше. В России уже вовсю буйствовал криминал, страна сотрясалась от дефолтов, обмана, разврата и всего прочего безобразия, принесенного перестройкой. Ехать туда означало – из огня да в полымя.

В Казахстане русским было тяжело. Не так, конечно, как в Баку или Душанбе, до кровавых погромов не дошло, но с работы выдавливали, из квартир – выживали. Говорили: «Покупать не будем, все равно уедете, нам бесплатно достанется». То есть продать жилье невозможно, а на какие деньги тогда в России квартиру покупать? Распродав имущество, Ирина набрала денег ровно столько, сколько требовалось показать канадскому правительству, чтобы оно пустило ее в свою страну. Надо было доказать, что у тебя есть на что жить первые полгода.

В то время не думалось, что это навсегда. Когда люди бегут от опасности, они не задумываются о вечном. Они бегут туда, где открыты двери.

Потом вставала на ноги, учила английский, работала на износ, за копейки. Открыла свое дело. Вышла замуж, родила, развелась... В Россию не ездила. И не на что было, и некогда (в бизнесе подменить некому), и страшно: а вдруг поймешь, что зря эмигрировала? Поменять жизнь трудно – российского гражданства как не было, так и нет, и получить не грозит – правила какие-то странные придумали, получается, что хоть ты и русская, а если жила не там, где надо, до такой-то даты, то шиш получишь. Так вот, поменять жизнь трудно, а потому смотреть на «Россию, которую потеряла» – это мазохизм. Ирина боялась ехать. Боялась увидеть и умереть от тоски и раскаяния.

Ирина боялась ехать. Боялась увидеть и умереть от тоски и раскаяния

Но приехать пришлось. С больной дочкой. И сейчас уже было не до ностальгических переживаний и высоких чувств. Пришла беда.

***

Россия сильно обрадовала еще в первый приезд. Почти все было иначе, чем в 1990-е. Стабильно и не сказать чтобы бедно – люди одеты красиво, нарядно даже. В кафе и ресторанах полно народу. То же самое в музеях, театрах. Ирина сама в театр не ходила – дочку не с кем оставить, но, проходя мимо, отметила большую толпу у входа.

Разговаривала с врачами, массажистами, логопедами той клиники, ради которой приехала. Люди не жаловались. Напротив, хвалили Путина. Восхищались им. Рассказывали, как побывали в отпуске в Тайланде, в Турции, в Египте. Говорила с таксистами – тоже не ругали власть. Признавали, что жизнь улучшилась. Вон, дружинники стали по улицам ходить, и теперь даже ночью гулять не опасно.

Ирина на себе это проверила. Из-за разницы в североамериканском времени и в российском они с дочкой первую неделю пребывания в Самаре ночи напролет играли, а днем спали. До обеда. Потом шли на процедуры, потом приходили и снова падали спать. Просыпались к 11 вечера и шли гулять. По освещенным фонарями улицам. И действительно видели и дружинников, и других гуляющих.

Ирина была в упоении от того, что родина стала такой. Она именно Россию считала родиной, хотя родилась в Казахстане. И счастье ее при встрече с Россией было примерно таким, как если бы она ехала к больной и бедной, умирающей в мучениях матери, а оказалось, что мать жива, здорова, материально независима и даже замуж собирается.

Одновременно Ирина испытывала жесточайшее страдание. От своей личной беды.

Она ходила с дочкой по улицам, радовалась за Россию и печалилась о себе. Душа беспрерывно плакала. А тут еще храмы да часовни понастроили на каждом шагу. И почему-то их невозможно было видеть, чтобы не заплакать. И Ирина плакала, беззвучно, пряча слезы от дочки и прохожих. Шла, натянув шарф до глаз – февраль все же, и слезы падали в его шерстяное тепло. А говорила с дочкой веселым, бодрым голосом. Научилась уже.

Как-то не вынесла, спросила у женщины в церковной лавке:

– Что со мной такое? В Канаде тоже в храмы хожу, но слез нет. А тут просто облилась уже. Аж стыдно...

Женщина не удивилась. Спокойно ответила:

– Потому, что здесь земля полита кровью праведников. Вы это ощущаете.

Ответ был неожиданным, но никакого другого объяснения Ирина так и не нашла. А земля эта, как она прочитала в купленной здесь же книжке, действительно обильно полита кровью. От ногайских набегов, от двух восстаний, которые поддержали самарцы – Емельяна Пугачева и Степана Разина... А что творилось в революцию... Рабочие убивали полицию, полиция – рабочих. Гражданская война... Священников Самары в 1930-е годы почти всех расстреляли да в лагерях сгноили. И праведников в этих краях действительно было великое множество.

***

При пересадке в Москве у них было 10 часов. Ирина поехала на Красную площадь. С коляской, в которой спала дочка. Погуляла. Потом шла куда глаза глядят, но так, чтобы недалеко от метро... Добралась до маленькой часовни. Зашла. Было темно и безлюдно. Только свечи горят. Ирина отметила про себя – как хорошо, когда храмы работают каждый день. В Канаде русский храм, который она посещает, работает только по субботам-воскресеньям, ну и по праздникам. Он снимает помещение у Англиканской церкви, стоит это недешево, вот и не получается каждый день... А в России можно в церковь запросто, в любое время. Россияне не замечают вот таких маленьких удобств. Не представляют себе, что может быть иначе.

Воин, наверное... Значит, ему нужно о солдатах молиться... Мне ничем помочь не сможет

Она дала волю слезам, благо дочка спит, и помолилась около всех икон – Иисуса Христа, Богородицы, Николая Угодника, Серафима Саровского. А потом наткнулась глазами на Георгия Победоносца. Но уже и слезы высохли, и настроение переменилось. Подумала: «Что-то я ничего про него не знаю... На коне... Воин, наверное... Значит, ему нужно о солдатах молиться... Не для меня. Мне ничем помочь не сможет».

И пошла с коляской из храма.

***

Прилетели в Самару, и встретил их риэлтор, как договорено.

– Вы извините, квартира, которую мы для вас намечали, сдана. Но мы вам предоставим другую, не хуже, – сказал он. – Рядом с клиникой.

– Хорошо, – согласилась Ирина. Риэлторское агентство сотрудничало с клиникой и действительно хорошо размещало, заботилось о клиентах. Риэлторы были симпатичными русскими мужиками – большие, открытые, с чистыми глазами, вежливые. Они не знали, что гостья – из Канады. Памятуя о том, как в 1990-е грабили иностранцев, Ирина на всякий случай отвечала, что она из Новосибирска.

Самарцы ей понравились. Природа, наверное, действительно накладывает отпечаток на темперамент и внешность народа. Ирина обратила внимание, что Волга как будто не имеет течения. Застывшая река. Спокойная, широкая, не движущаяся. Так и самарцы. Они спокойны, тихи и будто заколдованы-очарованы. В Торонто все спешат, говорят быстро, громко. В Самаре в маршрутках тишина, в столовых тишина, и если люди разговаривают – то приглушенно, чтобы не помешать другим.

Ирина восхищалась: до чего ж у нас культурный народ! А считает себя ниже низкого, все время какие-то дурацкие шоу показывают про российских туристов за границей. «Тагил рулит!» А ведь неправда все это. Она отдыхала в Доминикане не раз, и было там немало туристов из России. Пьют – да, веселенькие по пляжу ходят. Но ведут себя тихо и вежливо, а мужчины – даже галантно.

Господи, и почему мы всегда на себя наговариваем?

Их, российских туристов, обслуга отеля вовсю облапошивает. Селят в плохих номерах, без воды, с плохой постелью, вымогая взятку. И русские идут, дают взятки. Ирина, конечно, не такова. Тертый эмиграцией калач. Скандал закатила, взятку не дала, номер хороший получила, россиян научила, чем грозить обслуге отеля...

Ох, жалко ей свой народ. Не знает он себе цены. Не знает, что является одним из самых, а может быть и самым культурным, духовно богатым, хорошо воспитанным и близким к Богу в своем простодушии.

Встречала в Самаре Ирина не раз людей с очами. Не с глазами, а с очами, какие на иконах рисуют. Большие серые или голубые глаза, под ними – прозрачная кожа, тени, в очах – нежная, кроткая, широкая Волга. Мальчика с такими глазами в маршрутке видела, женщин таких...

Спросишь людей на улице, как пройти туда-то. Человек посмотрит на тебя кротко, откроет пошире вежды – как будто проснется от своих глубоких мыслей – и тихо ответит... И не полезет под кожу с расспросами, как в Одессе (Ирина там в детстве два года прожила, мама лечила ей суставы на море) или как некоторые эмигранты в Торонто. Мол, кто ты и откуда. Она оторопела, когда столкнулась с тем, как в Торонто наши эмигранты, приехавшие в 1970–80-е, раздевают тебя догола вопросами в первую встречу:

– А вы из какого города? А статус у вас есть? В каком районе живете? А дом у вас или квартира? А комнат сколько? Муж есть? А ребенок? Муж ребенка любит? А где работает? Сколько зарабатывает? А вы сколько? Родители с вами? Вы по какой линии документы получили – беженцы, специалисты, спонсированная жена? А в каком консулате?..

Тем выгоднее смотрелся русский народ в Самаре. Один раз только мужчина, который помог ей коляску на высокие ступеньки затаскивать, разговорился с ней и, видимо, заприметив в ее речи словечки вроде «ОК» (а может, и какое-то «whatever» мелькнуло), застенчиво спросил:

– А вы откуда?

– Из Новосибирска.

– Понятно, – и отвел глаза.

Догадался, но не стал прижимать к стенке. А в Торонто бы прижали, без сомнений. Эмигранты все-таки люди с железной хваткой.

Что неудивительно. Чтобы пройти всю эту войну под названием эмиграция-адаптация, надо иметь железные нервы и боевой характер.

Ирина любовалась в Самаре своим народом и печалилась о нем. Он был так простодушен, что за него становилось страшно.

***

В тот день после процедур они шли домой. Останавливались у каждого ларька, покупали игрушки, книжки... Остановились и у церковной лавки неподалеку от храма. И Ирина влипла глазами в книжки. Дочку крепко держала за руку... Осмотрела весь ассортимент и заметила книжку под названием «Непридуманные чудеса». Попросила показать, полистала. Книга повествовала о чудесах, которые случаются с верующими.

Ирина разозлилась. А она сколько слез пролила, сколько поклонов отбила перед иконами, и что? Не слышит ее Бог. Но узнать, как другим помогает, все же хотелось. Хотелось верить, что чудеса бывают. Пусть не с ней.

Хотелось верить, что чудеса бывают. Пусть не с ней

– Дайте вот эту, – попросила продавщицу, молодую девушку в очках и платочке.

Пока та доставала книжку и давала сдачу, Ирина с усмешкой произнесла:

– С нами чудес нет, так хоть посмотрим, как люди живут...

– А вы молитесь, – сказала девушка.

– А то мы не молимся, – раздраженно ответила Ирина. И, положив книжку в сумку, отправилась мимо храма домой.

Но домой не хотелось. И она направилась с дочкой через снежное поле в церковь. Там и повстречала по дороге бомжа...

В храме было почти пусто. Охранник, служащая в храмовой лавке и какой-то расторопный дядечка, староста, может быть. Пока Ирина покупала свечку и разглядывала иконки и крестики на продажу, Вике стало скучно. А когда ей скучно, она развлекает себя доступными способами – начинает бегать, издавать радостные вопли... А если видит, что мама смущена, так вообще веселуха!

Служащие храма оторопели. Как правило, дети научены родителями вести себя там тихо.

Ирина прикрикнула на дочку раз, два, но знала, что та не угомонится, и лишь заторопилась зажечь свечку, чтобы поставить ее и уйти. Вика же как с ума сошла. Она носилась взад и вперед, кричала, хохотала, валилась на пол и хватала за ноги подбежавшего к ней старосту.

– Перестань, я тебе сказала! – строжилась Ирина. Без результата! У Вики искры летели из глаз, она заливисто хохотала, повизгивая от удовольствия.

Ирина поймала на себе вопросительные взгляды. Обиделась. Да, конечно, они думают о бесах. Для них нет психических заболеваний, они верят, что все это – козни дьявола, сущности внутри. Тьфу, средневековье...

– Это аутизм! – пояснила всем. – Один из симптомов – гиперактивность. Центры возбуждения созрели, а центры торможения – нет.

Объясняла так, как сказал ей врач в клинике. В России многие далекие от медицины люди считают, что гиперактивность – это новопридуманный диагноз, ненастоящий. Модный. А Ирина знает, что это действительно физическое состояние. Не избалованность, а проблема с мозгом... Видела в клинике мальчика, который мотался из стороны в сторону два часа, пока с мамой был в очереди. Туда-сюда, туда-сюда. Ребенка было жаль. Маму его тоже. Она боялась, что ее осудят, что посчитают не следящей за сыном.

– Ванечка, остановись! – просила безнадежным голосом. Знала, что не остановится.

Ванечка продолжал мотаться. Что-то в мозгу не давало успокоиться. Самое плохое во всем этом, что при гиперактивности ребенка невозможно обучать. Да что там обучать, накормить трудно. Ложку в рот сунул – и бежать. Да так быстро, что поймаешь его только на втором этаже своего дома, в самой дальней комнате. Вот и маются мамочки: каждый вечер делают ребенку ванну с мелиссой, с мятой, с лавандой... Поют колыбельные часами, рыщут по аптекам, стараясь найти успокоительное без побочки...

***

– Ребенок крещен? – спросил староста.

– Крещен.

– Причастие принимает?

– Принимает.

– Воду святую пьет?

– Пьет.

– Снимите с нее зверя.

– Какого зверя?

– Которого вы ей на голову надели.

Ирина сняла с дочки шапку с мышонком. Усмехнулась. Придумают же...

Староста взял Вику за руку и дал ей святой воды из ковшика. Та выпила, улыбнулась и продолжила с гиканьем носиться по храму. Ее всегда впечатляли пустые пространства. Она и в моллах – торговых центрах – бегала. Ирина водила ее туда в будние дни, когда пусто. И Вика резвилась в свое удовольствие. В Канаде люди не так строги к детям, как в России. И никто не обращал внимания, не делал замечаний. Да и к аутизму там привыкли и всегда стараются поддержать родителей таких ребятишек, не глазеют, не осуждают, не предполагают, что они алкоголики или наркоманы или что их Бог наказал за какой-то плохой поступок. Это один из больших плюсов страны – отношение к больным и их близким. И одна из причин, по которым Ирина, любя Родину, не чувствовала себя вправе уезжать туда. Надо жить там, где дочери лучше, а не тебе.

Вдруг сзади кто-то тронул Ирину за плечо.

– Вы ребенка к мощам Георгия Победоносца приложите, и все пройдет. Он защищает от темных сил, – сказала та самая молодая девушка из церковной лавки, которая продала ей книжку в ларьке.

– А у вас тут есть мощи Святого Георгия? – удивилась Ирина.

– Есть. Вон там, – указала рукой девушка в один из углов храма. – У нас и храм – в честь Георгия Победоносца.

Ирина поймала дочку и подтащила ее, хохочущую и норовящую не идти, а волочиться по гладкому полу, к мощам – маленькой частичке, лежащей под стеклом.

И вдруг наступила тишина. Ладошка ребенка была прижата к стеклу. Сверху, придавливая, лежала рука матери. Девочка замерла, как остолбенела. Прошла минута, две, три... Минуты шли, девочка молчала, опустив головку. Стояла смирно, столбиком. Прошло, вероятно, минут пятнадцать, и Ирина устала. Взяла дочку за руку и повела к выходу.

Обернулась. Все смотрели на них. Тоже потрясенные. Ирина кивнула им и, пряча навернувшиеся слезы, вышла.

Все срослось. В Москве она не пожелала молиться иконе св. Георгия, сочла его неспособным помочь. Вот и поменяли ей Высшие Силы квартиру – дали в Самаре ту, что рядом с храмом в его честь. И доказали всю его власть... Власть над невидимым и темным, что носится вокруг каждого человека. Пытается уловить его, соблазнить, смутить, расстроить, лишить сил...

Вика шла рядом с матерью – послушная, серьезная.

– Прости, мама – вдруг произнесла дочка.

Ирина остановилась. Обычно дочь говорила только отдельные слова, и только если что-то хотела. «Гулять», «сыр», «тортик», «спать», «купаться», ну и так далее. И еще она, самозабвенно любя мать, не называла ее мамой. Так у многих аутистов. Они очень привязаны к матерям, но слово «мама»– не из их лексикона.

Ирина присела на корточки и переспросила сдавленным голосом:

– Ты говоришь – «прости»?

– Прости, – повторила дочь.

– Доченька, мне не за что тебя прощать, ты самая лучшая! – произнесла Ирина, крепко обнимая фигурку в розовом пуховичке. – Ты очень хорошая, добрая девочка, ты мое счастье!.. Ты рисуешь хорошо, настоящая художница! Ты... ты красивая, умная!

Ребенок рисовал плохо, но верил, что рисует хорошо, радовался, когда мать хвалит. И запоминал с трудом. Стихи – быстро, наизусть целые поэмы. А цвета – никак. И цифры – никак.

Потом они пошли в «Блинку». Девочка повеселела и уплетала блинчики со сметаной за двоих. А Ирина пила чай с чабрецом (вот ведь прелесть, что в России в кафе подают чаи с травами и ягодами, а не софт-дринки!) и впервые за долгое время была счастлива.

Поверила ли она, что аутизм, эпилепсия и другие неординарные состояния мозга – козни бесов? Нет. Так и многие глубоко верующие, православные врачи и психологи не считают. Тем более если всевозможные аппаратные исследования показывают вполне материалистические причины отклонений – внутричерепное давление, отеки, опухоли, травмы родовые и прочие... И особенно если учесть, что медицинские препараты часто помогают стабилизировать состояние, улучшить его, а порой и вернуть человека в практически здоровое состояние. С потусторонней силой вряд ли справишься таблетками.

Ирина увидела другое. Что Небесные Силы состоят с человеком в непрерывном общении. Если он сам того захочет. Они услышали ее неверие в одного из представителей Воинства... И – доказали ей.

Значит, сочли ее веру в святого важной, не пренебрегли ею.

Жить стало не так хмуро и не так страшно. Если Он, Бог, действительно есть, это все меняет. Это делает крест легче. Это наделяет его смыслом. Это предвещает счастливый исход. Не здесь, на земле, так там... А если есть святой Георгий, значит, и «там» непременно есть.