Представить себе жизнь северной русской деревни без таких, как семья Паничевых – Павел Иванович и Нина Федоровна, думаю, сложно. Потому что именно такие люди сохраняют то русское, что еще в нашей деревне осталось, делают ее способной к сопротивлению всевозможным «оптимизациям» – будь то материальным, будь то, увы, духовным. Трудолюбие, о котором можно только мечтать на любом предприятии, воспринимается ими совершенно естественно и без «стахановского» надрыва: «С детства работать приучены – вот и работаем всю жизнь. Ничего тут особенного и нет». Любовь к людям, готовность прийти на помощь в любую минуту – это с молоком матери впитанное главное условие жизни в селе: «Не помочь нельзя, тем более – соседу! Сегодня ты ему поможешь, завтра он тебя спасет – это же… Ну как же без этого-то?!» Они не «трубят» о своем Православии – христианство у них в крови, что они и доказывают всей жизнью, смиренно, без гнева неся крест всевозможных невзгод, бед и печалей, которых за долгий век свалилось на них огромное количество. Каждый раз, когда встречаешься с этой семьей в их чистом, уютном, всегда на совесть прибранном доме, получаешь еще один кусочек для драгоценной мозаики. «Там, где не рады, век не бывай, там, где рады, не учащай», – а поскольку Паничевы гостям всегда рады, то мне очень нравится время от времени заезжать к ним в село Пески, на берег Кубенского озера – это в Вологодской области. Всегда чай, знаменитый кубенский рыбник, варенье и еще что-нибудь из печки – попробуй встать из-за стола «непоетым» – обидятся. Вообще Паничевы не любят обижаться – они предпочитают прощать и молиться. Даже за тех, кто был или становится виновником их испытаний.

Нина Федоровна, бывший учитель сельской школы, – находка не только для филолога, интересующегося северными наречиями. Ее истории, искрометные замечания, добродушные обличения приносят душе и радость, и добрую печаль, а иногда и стыд за себя. Она говорит больше, чем Павел Иванович, тот предпочитает отмалчиваться, но чувствуется прекрасно, что последнее-то слово в большой семье Паничевых – всегда за ним. На «ты», «попросту» к Павлу Ивановичу уж никак не обратишься – только почтительно: чувствуются и авторитет, и благородство, вполне обоснованные.

И в этот раз я заехал в Пески с радостью: что-то расскажут старые добрые знакомые? Встретили как обычно – с объятиями. Но новости оказались не очень веселые…

***

    

– Сейчас уже не знаем, кто там… Сейчас уж соседи умерли, дом пустой, сыновья разъехались. Здесь-то сколько народу зимой? В пяти домах. Половина деревни пустая, разве что летом тот край всё дачники занимают. А тут всё по одному, вот мы двое да Павла Ивановича брат Валентин, там трое, дочка ухаживает за ними, девяностолетними. Да и закрыты дома на замки.

– Многие держат скотину?

– У нас нет скотины ни у кого здесь.

– Была же раньше…

– Да была скотина, мы же держали по две коровы, по четыре теленка, по 38 штук овец у нас было, 40 штук раз выпустили весной. Ведь надо было детей учить, пятеро было, и все в аккурат подросли, один за другим. Двое институт кончили молочный, третий в Москве, пушно-меховой техникум кончил, четвертый в ГАИ, один в Латвии остался жить. У газовиков работал, в Латвии проводили газ – там и остался, нашел судьбу. От Риги-то далеко, на хуторе. Они там свое фермерское хозяйство держат. 50 животин больших, молоко продает, мясо никуда не берут, быки большие, он и не сдавал еще, всё вот кормит, сколько сена есть. Как вступили в Евросоюз, всё и пропало. Сколько уж, 30 лет почти, 56 лет сыну дак. А у нас сейчас и скотины-то – два петуха да десять куриц. Мы одного петуха точно скоро нарушим, а то дерутся больно.

Когда-то по озеру приплыла икона Антония Великого сюда, и вот, в 1260 году построили здесь деревянную церковь

– Нина Федоровна, расскажите, пожалуйста, про храм в Песках. Почему церковь освящена в честь преподобного Антония Великого, ведь название церкви для вашей местности редкое?

– Редкое, дак это легенда такая ходила, что когда-то по озеру приплыла икона Антония Великого сюда, и вот, в 1260 или в каком-то году построили здесь деревянную церковь, а потом деревянная церковь сгорела. Это уж потом каменный, большой храм построили. А так – приплыла икона преподобного, ну, значит, храм в его честь и назвали, всё правильно.

Затопляет тут ведь. В 1966 году, когда умерла моя свекровь, Павла Ивановича мать, дак у нас до самой до горушки была вода, у нас в огороде лодки стояли, вот. И до половины леса тут и всё вот. Да, на работу возил прямо по дороге, на лодке. И сама ездила. Привяжу там ко столбу лодку, приду вечером – обратно домой на лодке. Всяко лучше, чем в Венеции!

    

– Нина Федоровна, часто ли в вашем сельском храме проходят богослужения? Раньше ведь как минимум раз в месяц Литургия была. Прихожан-то, сам понимаю, немного, но службы были. Да и из городов к вам заглядывали – многие любят храм преподобного Антония Великого. Красивый, на берегу озера.

– С него и колокол даже в советское время не сняли: служил в непогоду – путь рыбакам указывал с озера домой. Да, четверть века назад у нас возобновились службы – сельской общине очень помогал вологодский городской храм Покрова Богородицы, что на Торгу. Бывало, приедет батюшка Василий Павлов, Царствие ему Небесное, Литургию мы отслужим, молебны были, панихиды. С отцом Василием так хорошо было – он многих к Богу привел. Потом еще сюда и дети стали ездить, лагерь устраивали на берегу Кубенского, тоже очень помогали церкви – что-то работали, чистили, на службах помогали. Всем еще нравилось в колокол-то звонить. Я 20 лет старостой была. А сейчас так получилось, что храм наш ничейный.

– Почему так получилось?

– Приехал новый настоятель из той церкви, сказал: «Далеко, это нам не очень-то…»

– Нерентабельно?

– Да, а какое там «рентабельно»! Двенадцать человек всего прихожан в нашей церкви.

– И что?

– Дак а чего: мало выручки, нет ее! А откуда выручка? – Всё одни пенсионеры!

– А храм разве существует ради выручки?

– Наверное! У них дак так, мне показалось. Мы-то что! Нам бы служба – да и ладно: нам исповедь нужна, Литургия, Причастие. Что есть, мы принесем в храм всё! А какие у нас тысячи-миллионы… Так что отказались от нас новые священники из Вологды. Выручают другие – из Кириллова отец Алексий да Венедикт еще вот, батюшка, сейчас выведен за штат, что ли, он две службы вел – нам понравилось, хорошо вел.

Нам-то главное, чтобы служба хоть раз в месяц была, да и на исповедь сходим. Мы же готовимся – пора готовиться в другой мир, скоро уж… годы…

– Была бы служба!

– Нам-то вот и главное, чтобы служба-то хоть раз в месяц была, да и на исповедь сходим. Мы же готовимся – пора готовиться в другой мир, скоро уж… годы…

– Для вас ушедший год каким был? Что было в нем хорошего, что настораживающего?

– А в основном год для нас хороший был: всё у нас хорошо, дома всё в порядке, дети живы-здоровы, работают, все внуки растут, у нас и радости в этом году: две правнучки родились, вот. У вас-то тоже много?

– Не, у меня пока трое.

– Трое, дак вот, тоже невелик еще. А у нас вон сколько! У нас пятеро правнуков. Да, пятеро правнуков, девять внуков, десятый вон на кладбище уже. Десять было.

– Ну, все живут-то здесь, в Песках?

– Нет, в городе. Да, да, учатся в городе. В школе, у Вовы дак, у последнего, ему вот 40 лет, в школе учатся. Одиннадцатый класс кончает внучка, Павлуша у нас учится в третьем классе. Двое – дома, два сына. Один – в охотхозяйстве, охотоведом, Валерьян, а второй – в школе. Вчера – ничего: гоняли-гоняли, так никого и не убили, еле ноги домой приволок…

– Кого гоняли?

– А лосей. Лоси да кабаны, да чего там…

– А волков сейчас нет?

– Есть, вчера тоже были, появились волки.

    

Мы стараемся, чтобы не унывать. Больше энергии и меньше стонать – дак и силы придается

– Так получается, что самое-то главное, доброе, которое в этом году было у вас, – это появление новых правнуков, здоровье и радость детей и внуков, ваше собственное и супруга вашего, Павла Ивановича. Получается гораздо интереснее, чем всякие там «пугалки» по телевизору.

– Да, очень, очень радуемся, и за всех радуемся, кто у нас тут живет и кто мои знакомые у меня везде, дак всё молимся за всех. Мы так стараемся, чтобы не унывать, больше энергии и меньше, это, стонать – дак и силы придается. Не смотрим по телевизору, некогда. Новости посмотрим…

– А не стонать сложно получается! Вот телевизор включаешь, и там такой стон! Такие страсти-мордасти, что ужас просто!

– Не обращаем внимания на них, чего там они говорят это!

– А как вы не обращаете – как получается?

– Новости мы смотрим только, переживаем, конечно, особенно вот за Украину сейчас переживаем, у нас там сватья живет в Макеевке.

– Макеевка – это Восточная Украина?

– Да, от Донецка 10 километров, пригород Донецка.

– Звонит?

– Звонит Люда, дочка-то, а сноха наша на почте работает.

– И что рассказывает?

– Дак вот, стреляют, сколько-то в центре-то видимо разрушили, фабрику какую-то да этот, рынок разбили… Да всё там, и шахты, жилые дома… Сват вот c сыном в Москве, Генка вот сейчас уехал, послали им, бедствующим, кое-чего насобирали, на своей машине.

– До Москвы, и там уже с конвоем передали?

– Нет, он на своей машине уехал, он в Москве работал, сюда приезжал. Вчера звонил, приезжал нарочно, дак мы всё тут купили.

Как же не помогать! Без этого нельзя, доброта – она спасает мир. Чем мы будем добрее, тем будет мир добрей

– Получается, чтобы не унывать, надо помогать другим?

– Да. Ну, помогать – как же не помогать! Без этого нельзя, доброта – она спасает мир. Чем мы будем добрее, тем будет мир добрей. Так что мы помогаем. Я и дома сижу, а всё равно мне не утерпеть, чтобы кому чего не снести. Я схожу, вот, соседка, 90-й год, одна, у нее тоже несчастье, сноха вот умерла, 56 лет, четыре с половиной года лежала, инсульт был… Дак как ее не проведать? – Надо проведать. Всё так-то ничего, год прошел, слава Богу.

– Бывало хуже?

– А всяко бывало. Жили-то тогда бедно, Петр Михайлович. Вот, работала в школе, дак всё ночами в этом, в интернате первые годы-то. Пешком, по телефонным столбам да в резиновых сапогах длинных на работу ходила. Преподавала, перешла в интернат, а в интернате с 3 до 10, всё ночами, дороги не было – из сапог выльешь воду да опять идешь. Я фонарик возьму, это, «летучая мышь»-то, всё ветром задует. Еще ладно, муж такой, всё спасал. Всяко было, жили. Иду, кричу: «Где ты идешь»? Там, по лесу идет. Потом фонарики-то появились, а сначала ничего не было. «Летучая мышь» была – как не было?

    

– А как она выглядит, эта «летучая мышь»? Это свеча такая?

– Фонарь, керосиновый, внутри там зажигается; как лампа, только со стеклами, и ручка у нее. Нет, не зеркальные, обычные стекла, внутри лампа, сверху закрыто, и ручка такая, как проволочная. Зажжешь как лампу, потом стекло опустишь. Керосиновая. Дорогу-то здесь трактора размяли: ходили каждый день – была тут птицефабрика у нас, эти, утки пекинские. Дорогой было не пройти, машины сидели, трактора сидели.

– А про охотхозяйство – это байка или нет, что, когда Хрущев сюда приезжал, надо было ходить в народных костюмах?

– А мы и не слыхали, что Хрущев у нас был.

– Мне говорили, будто бы тут то ли закон был такой, что когда в Пески на охоту приезжает товарищ, надо было всему селу в народных костюмах ходить.

– Ездили оттуда. С правительства-то были всякие.

– Но местных не заставляли хороводы водить?

– Нет-нет. Мы ничего не видели, дом охотника отдельно от нас. Нас же не пускают, там будка, проходная, сторожа. Огорожено всё. У нас Валя, сын-то, работает, дак кто приедут гости, он сводит. Всё по лесу бегает. Так-то ничего, всё ладно.

– Смотрю, у вас фотографии родителей на стене висят. Расскажите о них немного.

– Вот дедушка у нас, Иван Флегонтович, он и в Первую мировую войну был, в Вторую мировую войну, Павла Ивановича отец. Всю войну был, служил, всяко служилось. Паничев, Иван Флегонтович.

– Он был и на Первой мировой?

– Да. Где-то фотография-то была с Первой мировой-то войны, дак убрали.

– А где воевал?

– Воевал на севере, а потом на западе, я не знаю, в каких войсках. Последнее – в Болгарии, домой приехал. Всё – слава Богу: он сначала-то простым, видимо, солдатом был, потом адъютантом у командира. Там потом хорошо, а сначала, говорит, служил, дак весом уж 40 килограмм был на севере, оголодал весь. Погнали их куда-то, а он говорит: «Я не могу, хоть застрелите, сейчас не могу», вот. Его отпустили сюда, дома месяц побыл, силы немного прибавились, да, хоть и плохо было, да всё равно дома дак чего-нибудь найдёшь, говорят, поести, потом он отслужил. А пришел домой с войны, уж был 100 килограмм весом.

Он очень верующий был. Шинель даже была прострелена, и не задела его пуля. Про Первую мировую он не очень говорил. Да надо бы всё это, раньше всё узнавать, а ничего не поспрашиваешь. Он тут сам порассказывал чего… я про своего отца только знаю, что служил в Первую мировую войну, в Болгарии, в Венгрии был, в плену, там жил, а потом, когда война кончилась, дак отпустили. Там еще помещик, – говорит, – меня оставлял, что оставайся, всё тебе будет, работящий такой. – Дак нет, поеду домой, надо мне косу-стойку увезти домой, здесь не было потому что, привез косу ненасаженную.

А приехала как? У меня один стакан да ложка, да простынь была. Даже в школу первый день идти – и то ничего не было…

– А не было у него последствий потом?

– Нет, не было. Он приехал с войны, женился, вот в двадцать, наверное, первом или втором году у себя дома, в Усть-Алексеево, под Великим Устюгом. Сама-то я оттуда родом – сюда уж на работу приехала, в 1954 году. В этот год отмечала 60 лет приезда моего сюда, дата такая у меня. И на День учителя меня приглашали в школу учителя все наши, так я там рассказывала про свою жизнь – удивлялись! Пригласили, я такая довольная, все слушают, рот раскрыли, а я рассказываю, и плачу, и всё, как я приехала, рассказала. А приехала – как? У меня один стакан да ложка, да простынь была, мне сестра в лесу дала, мы там работали вместе, да чемодан большой, и сейчас на чердаке хранится как память. Ладно, меня учителя не оставили: «Нина Федоровна, покупай, чего тебе надо, бери денег-то взаймы, потом отдашь»! Даже в школу первый день идти – и то ничего не было. Мария Васильевна Козлова была, мы в Кубенском там купили мне кофту.

– Вам было тогда сколько лет?

– А мне 24 было. Я пошла в школу-то десяти лет почти, у нас в Еремееве не было начальной школы. Всё выправилось, это всё с Божией помощью, будешь просить, дак всё будет.

Наши-то до девятого класса учатся дома. А потом – кто куда: кто в техникум, кто в другое село среднюю школу заканчивать ездит. А тогда было много ребят, интересно было работать с ними. Я и сейчас скучаю по детям, были в церкви со мной, помогали, я сейчас с ними всё дружу. Такие они, чего ни скажешь, всё было сделают, помогут по церкви.

    

– А сейчас дети изменились?

– Конечно, изменились. Сейчас в церковь не ходят. Да тут некому ходить-то, один у них, Андрюша, остался, больше нет детей-то.

– А как вот быть-то теперь с храмом-то, я не понимаю?

– Неизвестно… Кого тут к нам… Может, вологодских кого из церкви пришлют. Может, кирилловских, лишь бы кто-нибудь был, нам дак всё равно. До Кириллова-то поближе, чего тут, 40 километров, ну, около 50. Вот, мы-то и переживаем, хоть бы нам дожить, чтобы нас хоть отпели, в нашей церкви! Нас венчали с Павлом Ивановичем, еще батюшка Василий, в нашей церкви.

Как Господь пошлет – мы вот на этом всю жизнь строим. На всё Божия воля. А обижаться? Грех же

– Да уж. Столько горя кругом, столько трудностей – как и избавиться, не знаешь!

– Да ведь, Петр Михайлович, это ничего не проходит, хоть тут они, кто верит ли, не верит ли, – можно жаловаться, плакать, возмущаться, гневаться всяко, а по-нашему никогда не будет, мы уж убедились. Чего думаешь, а никогда по-твоему не будет всё равно. Как Господь пошлет – мы вот на этом всю жизнь строим. Стараемся и всё, как-то молишься, тебе Христос и помогает.

– А уж как дальше будет – Бог даст.

– Так, а что дальше – как Бог даст, на всё Божия воля.

– А как так получается: столько несправедливости, а вы не обижаетесь, никого не осуждаете, почему так?

– А не знаю, чего обижаться: грех же.

– Себе дороже?

– А чего, конечно, дороже! Всё равно, это, обижайся, дак оно потом же на тебе и будет. Осуды да пересуды – много ли ума-то надо… А потом и получаешь: сам дурак, да еще и согрешивший. Нет, никого осуждать нельзя! Слава Богу за всё!