Среди тех интересных и, несомненно, важных внутриправославных дискуссий, в которых мне доводилось участвовать самому или наблюдать со стороны, меня в последнее время очень «напрягает» аргумент, который всё чаще можно услышать от одной из спорящих сторон. Этот аргумент касается участия чувственной сферы бытия человека в его религиозной жизни.

Возьмем, например, вопрос о частоте причащений в современной практике церковной жизни. Противники частого причащения непременно выдвигают следующий тезис: человек, причащающийся часто, привыкает к Таинству и перестает ощущать благоговение к нему, подходит к Чаше без должных благочестивых чувств и переживаний.

То же самое и про исповедь. Обычно говорят примерно так: «А зачем, собственно, исповедоваться каждый раз перед причастием, перечисляя все эти повседневные мелочи типа раздражительности или празднословия? Ведь так, в конце концов, в силу привычки теряется самое главное – покаянное чувство сокрушения о своих грехах, которое человек должен пережить, омыв умиленными слезами свое падшее естество».

Ну а не так давно, пару лет назад, меня буквально «сразили наповал» мои прихожане – благочестивые супруги, усердно посещающие храм и весьма неформально относящиеся к духовной жизни. Когда у них родился второй ребенок, они наотрез отказались крестить его, так как дитя, по их мнению, пока еще не сможет должным образом «прочувствоватьсвое крещение». Так малыш, которому уже 2 года, и растет без общения с Богом в установленных Им Таинствах, а ведь они, собственно, и являются самым главным даром, который основатель Церкви – Спаситель – нам оставил.

Что тут скажешь? Очень показателен последний случай с отказом от крещения младенца: в нем был доведен до абсурда тезис, выдвигаемый в контексте спора о частоте причащения и исповеди, где вопрос явно ставится неправильно и благая в принципе мысль о сокрушенных и возвышенных чувствах становится здесь прямо-таки опасной.

Почему?

Во-первых, в последнем случае, а иногда и в первых двух, касаемых исповеди и причастия, речь нередко идет о проблеме духовного сладострастия. При этом недуге новоначальный христианин начинает искать чувственного (пусть и довольно возвышенного) услаждения в молитве, подменяя стремление к Богу страстным исканием второстепенных последствий близости к Нему – слезного покаяния, теплоты сердечной и радости, которыми Господь действительно авансом одаривает иногда неофитов.

Преподобный Никон Оптинский по этому поводу прямо говорит: «Во время молитвы неполезно стремиться к высоким чувствованиям. Надо только в смысл вникать произносимых слов, внимательно молиться, и тогда, со временем, Господь даст и озарение духовное, и умиление сердечное…»

Целенаправленно искать в молитве «духовного жара» – это всё равно что жениться на девушке из-за ее приданного или одной ее телесной красоты. Человек, вставший на такой путь, очень быстро теряет настоящие, Богом данные возвышенные чувства. Тогда он или смиряется, понимая свою неопытность и греховность, и прибегает к опыту святых отцов, к послушанию у своего духовника (или хотя бы приходского пастыря, если духовника нет). Или же начинает впадать в состояние грубой прелести – духовного самообмана, продолжая и дальше возгревать свою чувственность, что нередко приобретает совсем уродливые формы. Ну а потом такого горе-аскета попросту «выносит» из Церкви, и он, перестав ходить в храм, всю жизнь вспоминает: «А ведь было время – со слезами молился!»

Поэтому некоторые святые отцы даже подчеркивают, что неспособность к возвышенным чувствам у новоначальных – это особый Божий Промысл о нас. Преподобный Лев Оптинский в одном из писем поясняет по этому поводу: «Вы, вкусивши по милосердию Божию сладость и утешение от молитвы, теперь не обретая сего в себе, смущаетесь, унываете, считаете себя виновницею сей потери, и ваше нерадение это – истинная правда. Но я нахожу здесь и Промысл Божий, отъявший от вас сие утешение; не победивши страстей и не очистивши сердца своего, можно ли сохранить это богатство без вреда! И не дастся вам оно к пользе вашей, дабы не впали в прелесть…»

Согласно православной аскетике, чувствам, даже самым возвышенным, вообще не следует доверять.

Во-вторых, чувствам, даже самым возвышенным, согласно православной аскетике, вообще не следует доверять. Да, они могут быть освящены Богом, но у кого? У святых людей, которые, достигнув состояния обожения, восстановили свое падшее естество. Ну а нам, обычным людям, следует помнить, что все мы, в большей или меньшей степени, находимся в состоянии прелести и не способны объективно оценить те или иные явления духовного мира и тем более свое состояние. Наша оценка субъективна и может нас завести весьма далеко.

Именно поэтому и существует в православной традиции институт послушания и духовничества. Именно поэтому вопрос частоты исповеди или причастия находится, в конечном счете, в ведении духовника или даже простого приходского священника, если духовника пока еще нет. И именно поэтому иногда, вопреки чувствам, нужно понуждать себя на молитву и даже на участие в Таинствах.

Преподобный Иосиф Оптинский: «Молиться с самопонуждением состоит в нашей воле, а молиться с умилением зависит от Бога».

Преподобный Иосиф Оптинский подчеркивает, что самопонуждение в молитве – это непременный этап духовного роста: «Молиться с самопонуждением состоит в нашей воле, а молиться с умилением зависит от Бога. Мы же должны молиться молитвою, какою можем, а за самопонуждение Бог даст и умиление в свое время, когда Ему благоугодно будет».

В-третьих, следует помнить, что наше естество восстанавливается постепенно, в обратной последовательности своего разрушения. Думаю, многие помнят, как в детстве при совершении первых осознанных дурных поступков нестерпимо жгла совесть и невинные чувства находились в страдальческом смятении. Причем это было вовсе не из-за того, что «родители влепят», а в связи с тем, что еще не извращенное вместилище чувств – сердце – страдало от пока неестественного для него греха. Куда потом всё это подевалось? Было беспощадно выжжено и полностью извращено (у некоторых до такой степени, что даже сам вид страдания других людей вместо ужаса и отвращения начинает вызывать наслаждение – именно для таких граждан снимают фильмы, где живьем отрезают головы и кровь хлещет фонтаном).

Последним бастионом, долго и упорно не поддающимся духовной деградации, является ум. И если хотя бы умом человек понимает, что его жизнь не соответствует Евангелию, значит, он уже может исповедоваться, и это будет пусть и несовершенное, но покаяние. Если умом христианин изо всех сил старается уразуметь, что перед ним Тело и Кровь Господни, то даже при молчании (а то и искусительном смятении) чувств может он, на мой взгляд, с благословения пастыря причащаться.

Ну а образное вместилище чувств – сердце – с годами (а может, и с десятилетиями) хотя бы отчасти восстановится при помощи благодатных Таинств и аскетических упражнений, и мы действительно сможем молиться, благоговея перед своим Творцом не только умом, но и возвышенными, очищенными от страстей чувствами. Сможем – как бы это дерзновенно ни звучало – умилиться и возрадоваться, почувствовав близость Бога…